Лев Николаевич Гумилев участвовал в составе Докторского совета Ленинградского университета, поэтому получилось с ним познакомиться при защите кандидатской диссертации. Главная заслуга в этом, конечно, была Сергея Борисовича Лаврова — о нем отдельная страница. Впрочем, ко всем диссертантам из Крыма Гумилев относился с особым вниманием. Даже керченская селедочка, которую я привез (вместо традиционной для таких случаев икры), чтобы совет подкрепился в перерыве, вызвала у него явную приятную ностальгию. Здоровье у него в 1984 году уже было слабое, три срока на «стройках коммунизма» бесследно не прошли. Несколько раз я еще говорил с ним по телефону уже по поводу своего докторского исследования, которое завершить, вероятно, не получится. Но важно, что его работы дали мне импульс, который определяет стиль и энергию даже небольших моих обзоров.
Лев ГумилевЛев Николаевич Гумилев сделал очередную попытку представить историю как науку (первую такую неудачную попытку, вероятно, следует отнести еще к Геродоту, который как ученый достоверен только, когда дает знания о географии, экономике, этнографии).
При этом в работах Гумилева вполне ясно видно, что история это только часть литературного творчества, искусства. Но именно иррациональный талант предвидения поднимает хорошего историка, литератора, поэта выше специалиста любой отрасли науки.
Будучи сыном Анны Ахматовой, поэтессы и русской дворянки, ведущей свой род от последнего хана Золотой орды Ахмата, и поэта Николая Гумилева, Лев Гумилев в своих работах все-таки больше поэт и аристократ (или во всяком случае, человек, постоянно ощущающий ответственность за судьбы мира), чем равнодушный и циничный «вивисектор», делающий точные анализы.
Открытие Хазарии. Лев ГумилевКнига «Открытие Хазарии» в ее издательском варианте 2009 года (Москва: Айрис-пресс), хороша тем, что без редактирования и сокращений в ней хорошо представлена эволюция поиска. Это не столько научный поиск, сколько поиск корней, поиск тысячелетнего противостояния и сотрудничества славян и тюрков. Отдельная тема у Гумилева: роль в этих взаимоотношениях еще и евреев. Можно ли понять эти сложные связи рационально? Наука (теория сложных систем) говорит однозначно: нет. За такие темы уместно браться лишь поэтам с преобладанием в их мышлении аппарата синтеза и образного миропонимания.

В книгу включено несколько статей и книг, опубликованных с 1965 по 1987 год.
Но уже в 1948 году Лев Гумилев получил в экспедиционных работах огромное число артефактов для защиты кандидатской диссертации о Первом Тюркском каганате.
Напомним, что в 1944 году несколько тюркских народов Крыма и Северного Кавказа были депортированы в полном составе (то есть включая семьи Героев Советского Союза).
Открыто и публично Лев Гумилев выступил против «научного приговора» академика Бориса Рыбакова: «Хазарский каганат был небольшим полукочевым хищническим государством«.
Вариаций на эту тему множество, например: «Паразитарное государство хазар, жившее за счет таможенных пошлин, держало в своих руках все выходы из Восточной Европы на Восток в страну гузов, Хорезм и остальные владения Халифата. Хазарский каган брал большие пошлины при проезде и возврате, а в случае благоприятного для него соотношения сил просто грабил возвращавшиеся караваны, как это было в 913 году«.
На всякий случай, напомним, что и Запорожская Сечь, как и Крымское ханство, также попали в «папочку» грабительских государств. А может ли развиваться успешно государство, которое не берет пошлины за транзит товаров? «Хазары», которых описал по результатам своих археологических раскопок Лев Гумилев, на мой взгляд, скорее всего славяне. Удивительно, но во времена многонационального Советского Союза никому в голову не приходила совсем простая мысль о том, что для наших земель естественны многонациональные государства, основанные на межплеменном разделении труда, а не на смене «общественных формаций» от рабовладения к феодализму.
Надо отдавать себе и отчет в том, что Борис Рыбаков был руководителем большого коллектива историков, и в каждой его публикации надо видеть ответственность за судьбы сотен семей. А дата публикаций — 1952 год, то есть Сталин читал это все лично. Писать о какой-либо культуре тюрков в те времена было самоубийством.
Впрочем, обязательное для советской науки наклеивание ярлычков на историю народов и государств, не делает чести и профессору Артамонову: «Роль хазар была прогрессивной. Они остановили натиск арабов, открыли двери византийской культуре, установили порядок и безопасность в прикаспийских и причерноморских степях, что дало мощный толчок для развития народного хозяйства этих регионов и обусловило заселение славянами лесостепной полосы Восточной Европы». С чего вдруг считать арабскую культуру в минус, а византийскую в плюс?
Стремились ли хазары оставить о себе память среди нас, благодарных потомков, как о прогрессивных деятелях, открывших дверь византийской культуре (пыткам, подкупу, интригам)? Нет — на 100%.

Известный русский востоковед В. В. Григорьев писал, что народ хазарский в средние века был явлением необычным: «Окруженный племенами дикими и кочующими, он имел все преимущества стран образованных: устроенное правление, обширную, цветущую торговлю и постоянное войско. Когда величайшее безначалие, фанатизм и глубокое невежество оспаривали друг у друга владычество над Западной Европой, держава хазарская славилась правосудием и веротерпимостью, и гонимые за веру стекались в нее отовсюду. Как светлый метеор, ярко блистала она на мрачном горизонте Европы и погасла, не оставив никаких следов».

«… никаких следов»… Замок Тракай в Литве, пещерный город Чуфут-кале у Бахчисарая и Караимские кенасы в Евпатории (Крым), наконец, неоткрытый еще город в устье Биюк-Карасу в Присивашье, во времена Геродота известный как Кремны, а на картах 18 века именуемый Керешме, Чешерме, город моих предков…
«Ничто на земле не проходит бесследно». Оскорбляя память побежденных государств, всегда надо помнить, что потомки великих народов живы. В Российской империи к началу 20 века было 12 тысяч караимов, среди них 12 миллионеров, в Первой мировой войне участвовало в российской армии 500 караимов, среди них — 300 офицеров.
Эстафета величия, традиция межплеменного сотрудничества — это единственный путь вперед.
Слезы и сопли по поводу того, что «нас» всегда обманывали и обкрадывали «они«… Это негативная магия.
Опять плакать, сморкаться, опять смотреть телевизор, лежать на диване «в бессильной злобе».

А почему не вспомнить памятник, первый памятник в городе-герое Севастополе. С девизом «Потомству в пример«. С простой русской фамилией «Казарин«. Казарины — это мои родственники. И мои друзья, которые однофамильцы моих родственников. Азаровы, Казаряны …

Айдер Куркчи Л. Н. Гумилев и его время
http://gumilevica.kulichki.net/matter/Article041.htm   

Часть I. ЖИЗНЬ И ИСПЫТАНИЯ УЧЕНОГО
Лев Николаевич Гумилев — одно из самых известных имен в русском пантеоне историков и в то же время, пожалуй, самое загадочное имя в российской культуре, несмотря на то, что мы являлись его современниками. Мы могли его слышать на публичных чтениях, докладах и лекциях, мы могли его видеть в интервью по телевидению. Но при этом, в отличие от других прославленных имен в национальной науке, его биография, наугад повторяемая многажды в газетах и журналах, на самом деле неизвестна.

Он прожил полную трагизма жизнь, не дожив трех месяцев до своего 80-летия, и опять-таки несмотря на всеобщую известность («я прославлен на всю Россию», — сказал он накануне кончины) никто из академических кругов, ни широкая общественность не решились отметить 80-летний юбилей человека, который самим ходом истории советского XX века был обречен на уничтожение. Великий ученый — так его называли при жизни, но книг его боялись. К его мнению в середине 80-х годов стали прислушиваться высокие административные кадры СССР, но разрешения на свободное издание его работ, на общение с миром культуры и науки ему не давали.

Гумилев говорил неоднократно, что в России учёный, если он хочет увидеть плоды своих трудов и при этом идет против общепринятого мнения, должен прожить долгую жизнь, чтобы успеть напечатать свои труды, дождаться дряхлости своих рецензентов и критиков и увидеть результат — молодых людей, склоняющихся в библиотеках над страницами его книг, когда-то столь гонимых властью. Гумилев сумел сделать почти все. Сумел увидеть результаты своих трудов: познал свою популярность, узнал в лицо новое поколение, которое в начале 90-х годов захотело его прочесть целиком, непредвзято. Он увидел вышедшими в свет практически все свои написанные книги. Перечисляя сегодня изданные им работы (а он писал на многие исторические и естественнонаучные темы), размышляя над всеми превратностями его жизни, вольно или невольно приходишь к заключению, что он был прежде всего историком. Великим Историком, замыкающим собой величественный ряд русских историков, начиная с Н. Карамзина и С. Соловьева, который включает в себя философов истории XX века как в России, так и в эмиграции — И. Ильина, Г. Флоровского, Л. Карсавина, Г. Вернадского, П. Савицкого.

Если быть точным, то XX век у нас дома, тогда в СССР, дал многих блестящих историков, очень трезвых, талантливых и профессиональных исследователей — Е. Тарле, А. Зимина, М. Тихомирова, Б. Рыбакова, Р. Виппера и других. Но ответом на вызов XX века, применяя терминологию А. Тойнби, был Л.Н. Гумилев. Русская история в его лице приобрела величайшего истолкователя своей судьбы, а русская наука — возможно, самого неортодоксального и самого беспристрастного, самого академического, в лучшем смысле этого слова, ученого в сане географа, так как ученый числился «по географическому ведомству». Тем более об этом важно сказать, что в Академию наук Гумилев избран так и не был, и академической средой, внутри которой были свои «вершины» и «низины», принят не был, наоборот, был изгнан из сферы академической печати — в 1982 году ему запретили печатать свои статьи в академических журналах и в издательстве «Наука».

Гумилев останется в истории русской науки и культуры автором многих работ по истории древних и средневековых народов, по истории кочевничества, точнее — творцом отечественного кочевниковедения, поставленного им на недосягаемую пока в других странах высоту, работ по теории этнологии, по истории России, истории ее этносов, культуры и церкви, автором теории пассионарности, ставшей сегодня общепринятой научной дисциплиной, равно интересной естествоиспытателям, физикам, климатологам, геологам и гуманитариям. Он был профессиональным переводчиком с разных языков, выдающимся стилистом — написавшим все свои статьи и книги безупречным русским языком, который сам по себе становится сегодня предметом рассмотрения лингвистов и специалистов по преподаванию русского языка.

… Однако несомненно, что сам он свой научный вклад в русскую науку видел прежде всего в создании и обосновании теории пассионарности — роли фактора пассионарного напряжения этногенеза в живом развитии этносов, — который до него не замечали, не видели и на проявления которого не обращали внимания историки, этнографы, биологи и географы. Эта теория вначале представала перед его читателями, но в основном слушателями как гипотеза, затем по мере накопления фактов и наблюдений как доказанная теория и после многолетних проверок превратилась в своеобразное «учение» — в сложное исто-рико-философское и естественнонаучное биосферное учение, вокруг которого уже в конце 80-х годов развились ажиотаж и спекуляции. Гумилев, не желая того, стал модным «вероучителем», неким гуру на почве биоэнергетической мистики, вобравшим в себя, как казалось, что-то от Гурджиева. от Кастанеды, ламы Анагарики Говинды, космической фантастики и прочее.

А он был прежде всего ученым, первым в гуманитарной по существу науке истории применившим опыт естественнонаучного наблюдения и обобщения, предложенный Б. Вернадским, и теория пассионарности Гумилева — результат такого невиданного доселе способа обращения с фактами истории. Теорию пассионарности Лев Николаевич, человек бездетный, считал своей дочерью; «дочка моя — пассионарность», — говорил он, и эта теория была тем его научным открытием, которое он сам считал своей неоценимой заслугой как ученого и своим вкладом прежде всего в национальную русскую школу естествоведения, где у него были, по его собственному счету, многочисленные предшественники, и прежде всего В. Вернадский, Н.Тимофеев-Ресовский.

И все-таки он был историком. В 1930 году, в труднейший год своей жизни и жизни страны, он в записной книжке, которую вел на полях некоторых безобидных книжек, написал: «И все-таки я буду историком!» Это был внутренний ответ, движение внутреннего сопротивления против торжествующей везде актуальности и химерной социально-экономической злобной политики и демагогии, которые он в 18-летнем возрасте видел и чувствовал, поскольку своим рождением и существованием олицетворял политическое бесправие. Его путь был классическим в своем лаконизме ответом на тот разрыв с историческим наследием, с национальной памятью, которые он, сын двух поэтов, насыщенных историческим осознанием своей связи с Россией, ощущал всегда, восхвалял ежедневно и ради этого писал свои книги.

Между 1930 и 1980 годами лежат 50 лет. За это время сама официальная политика СССР уже в конце 70-х годов вернулась к проповеди исторической преемственности, верности хоть какой-нибудь исторической традиции и памяти, из реализации которых и выросла перестройка второй половины 80-х годов. В этом смысле можно сказать, что сама жизнь склонялась в ту сторону, к той исторической культуре, с которой, собственно, начинался Гумилев и в которой только он себя и осознавал.

Лев Николаевич Гумилев родился 1 октября 1912 года и умер 15 июня 1992-го. Он родился в год, когда всему обществу казалось, что жизнь, то есть цивилизация, комфорт, культура, деятельная сила России наладились и наконец-то все в порядке. Россия пережила хаос первой русской революции, погромы помещичьих домов; народы Российской империи поволновались и успокоились, никто не отложился от государства, и можно было уверенно строить либеральные проекты и постепенно ожидать накопления все больших элементов прогресса.

Он родился в семье литераторов, скрепив тем самым союз двух великих поэтов, и жизнь этих двух поэтов стала символическим знаменем новой русской культуры 1910-х годов. Сын их, мальчик Лёва, превратился на годы в элемент поэтического синтаксиса почти всей русской литературы, упоминание о мальчике в стихотворных строках, письмах, воспоминаниях — целая тема отечественного культуроведения.

Отец, Николай Гумилев, в 1912 году становится главой новой поэтической школы, и эта школа быстро меняла свои ориентиры культуры, рассматривая уже как историческое наследие культуру символистов — Александра Блока, Андрея Белого и «Мира искусства». Россия начала века и Россия 1910-х — это две разные, непохожие культуры, и выразителем незаявленной, но уже явной потенции этой новой действительности был Николай Гумилев. Этот поэт в 1912-14 годах, когда началась мировая война, прекрасно вписывался в будущее — в ощущение наступающего хаоса войн, истребления, пафоса религиозного, морального или идейного, а иногда и милитаризованного сопротивления плебейскому стремлению уравнять всех перед лицом горестной и незаметной жизни низов.

И потому в адрес поэта были обвинения в милитаризме, империализме, именно его считали трубадуром войны и ницшеанцем — эстетом дворянского усадебного мира и эстетом воинственной архаической, по преимуществу восточной, культуры, культуры значимых имен и названий, к которым были глухи его современники. Эти имена суть: герои Трои, бонзы Тибета. туркестанские генералы, Тимур, Индия, озеро Чад и Абиссиния, пустыня Гоби, крепость Агры, Лилит, Агамемнон, конквистадоры океанов, Ахилл и Семирамида. И все это. скорее всего. через поэтические строки и глухие семейные разговоры полушепотом, оказалось в поле внимания Льва Николаевича и повлияло настолько неотразимо, что его жизнь историка ушла на изучение реалий этой культуры, а затем на ее классификацию и объяснение этногенеза, неутихаемо клокочущего на планете.

Мать Л.Н. Гумилева, Анна Ахматова, урожденная Горенко, из Севастополя, города морской славы, из Крыма, где все от Боспора до Бахчисарая было пропитано историей. Крым был осуществленной мечтой о счастливом просторе русского поэтического и житейского «империализма«: флота, царских дворцов, антики, морских берегов недалекой отсюда Греции, Турции и Балкан, страной поэтической культуры Пушкина и Мицкевича, христианского Херсонсса и первокрестителя Владимира, дворянского вольномыслия и исхода, безвозвратного и великого, Белой армии в Константинополь. Эти фрагменты, особенно последний, Л.Н. Гумилев всю жизнь окрашивал в трагические тона утерянной родины и невозвратимой потери. Книга «Поиски вымышленного царства» сотнями высказанных слов о родной земле связана с ощущением невыполненных обещаний, обманутых ожиданий — страны Запада, союзники, обманули Белую армию и поспешили приобрести свои интересы в разоренной войной стране, и эта тема — обман доверившихся и ужасы гражданской войны — доминирует во всех книгах Гумилева.

Семья Льва Николаевича в первые годы жила в. Царском Селе, летнем местообитании петербургской художественно-поэтической интеллигенции, той ее части, которая жила интересами еще XIX века и его кумирами, а также своих сословий — консорций, как говаривал Л.Н. Гумилев, и не менее того культурными запросами Германии, Франции и пробудившимся читательским интересом к антике. Разговоры круга этих людей не касались Византии, скорее большинство было атеистически настроенным, обрядово-православным, но не более того. Достоевский и К.Леонтьев уже были традицией, не трагической, но скорее благопристойной культурно-нравственной формой осознания себя. Запад был их вторым домом, Восток — любознательным полем интереса. Прошлого России не знали, Карамзин был далеким детством, хронологию событий путали. Все это Гумилеву предстояло пережить на свой лад, на своей «шкуре».

С детства он находился в кругу определенных глубоких, но не окрашенных в какие-либо явно политические тона впечатлений: война, потрясения России, отъезд отца в армию. Жизнь круга родителей и их сообщества шла вне политических пристрастий, там не придавали значения думским парламентским фракциям и заявлениям, не искали глубокого смысла ни в речах П. Милюкова, ни в речах вождей других направлений. Итак, скорее жили в историко-культурной грезе, чем в действительности. Отсюда и нелюбовь Гумилева к историко-литературным текстам, в которых, как он неоднократно показывал, есть слова, но нет действительности — нет ощущения смысла происходящих событий. Источники — он чувствовал по опыту детства и юности — подводят: они говорят о словах, прежде всего о понятиях, замененных другими понятиями, — совсем не о том, что нужно в дальнейшем в истории.

В кругу семьи отдавали дань демократическим тенденциям и движениям. Симпатии родственников Льва Николаевича со стороны матери принадлежали эсерам, эсерству как наиболее типичному мироощущению интеллигенции. Влечение к народолюбию во имя своего эгоизма, как считал Гумилев позже, уже в 80-е годы, было порочным и неоправданным социально и этнически, патерналистским, преступным по своей сущности, ведущим в конечном счете к насилию над народом «нацией» интеллигенции. Либерализм в западном духе, как тогда его понимали, в английском «набоковском» стиле, не пользовался симпатиями; таких людей, как П.Струве или П.Новгородцев, «спикер парламента», или М.Ковалевский, недолюбливали, считая их «безвкусными», эстетически неграмотными, утомительно «духовными», то есть красными и эстетически неотесанными. Ветви этой нервной и импульсивной культуры русского сознания 10-х годов, уже совсем обескровленные, дожили до конца 1950-х — начала 60-х годов, до освобождения из лагерей и безмолвия, и умерли вместе с оказавшимися вновь на воле поэтами-переводчиками, философами, созерцателями, антиками.

Гумилеву были близки эти люди, он ценил их, посмеивался над их мальчишескими поступками в 60-х годах, исходя из вознесенной высоко над этой жизнью глубиной его исторического понимания превратностей российского этноса. Но у него не было времени погружаться в историософские или антропософские реминисценции, которые, он знал это, являются «отработанным паром».

Большинство людей из поколения 1890-1900-х годов он знал. Он знал всех, кто был близок кругу А.Белого или Д.Андреева, О.Павла Флоренского или А.Л.Чижевского, да и его матери — Анны Ахматовой. С юности знал О.Мандельштама, помнил все литературные и поэтические распри середины 1920-х — 1930-х годов. Ценил, например, исследователя творчества В.Хлебникова — Н.Харджиева. Любил «ритуалистов», как он называл исследователей Пушкина. Лермонтова, Достоевского. Любил всех своих современников, но более ценил свидетельства динамических изменений в людях — это было наукой, это было его школой выучки на людях теории этногенеза; в лагере он видел весь вселенский набор российской действительности,- на воле разнообразия оказалось меньше.

Практически все было к 1956 году унифицировано и «подстрижено под гребенку». И потому невнимание интеллигенции к изменениям в новой действительности его раздражало. Он считал продолжение «теософии» в конце 1950-х годов уже практическим воплощением химер А. Белого, рожденных в воспаленном воображении великого сочинителя. Было одно исключение — Михаил Булгаков. Он разделял веселое наслаждение многих — читать великого романиста и вместе с утонченным кругом ценителей обожал его за умение писать по-русски, насмехаясь над свойствами российского человека не по-плебейски, но иронически и, следовательно, героически, от чтения его не уставал и ценил особо за знание основ христианства, за богословские знания и помнил о своем с ним знакомстве всегда.

Таков самый внешний, но необходимый абрис того культурного феномена, от силы которого и произошел Л.Н. Гумилев — родился и должен был эволюционировать в сторону все большего количества примеров «умножения» культуры. Но случилось иное. Страшный по своей силе социальный переворот изменил «силу привычных вещей», о которой потом многократно писал Л.Н. (так по-дружески, неформально называли ученого в ближайшем его окружении.), и он, с 1918 года предоставленный ходу вещей, постепенно обучался вхождению в новую жизнь, в которой ему с августа 1921 года, дня расстрела отца, не было места. К началу 1930-х годов ему удалось отвязаться «от хвоста» своего происхождения, выбиться рядом направленных волевых действий из мягкой обволакивающей либерально-рептильной словесной «оппозиции» своего окружения и стать хозяином своей судьбы. Он становится студентом совершенно «красного» университета — Ленинградского, в будущем имени Жданова, приобретает навыки нового класса — советского студенчества, призванного разрушить окончательно прежнюю жизнь, и все это затем, чтобы стать свободным. С 1930 года Гумилев стремился неукротимо и целенаправленно войти равноправно, как сын дворян и сам человек откровенно национального отношения к истории и быту своей страны, в святая святых — в храм русской академической науки, ведущей свое начало от 1700-х годов, от основания Петербурга, от Петра, Елизаветы, а расцвет — от нсоожительского «анклава» XVIII-XX веков — российских востоковедов.

Между 1912 и 1992 годами лежит биография человека, который захотел создать другую, чем господствующая традиция, свою теорию — ответ на мучившие его с детства вопросы, связанные с броуновским движением людских коллективов в гражданской войне, в результате которой герои его детства оказались выброшенными из своей страны. История российского XX века откристаллизовалась в его биографии.

С 1917 по 1929 год Л.Н. жил в Слепневе под Бежецком, где находилось имение его бабушки по отцу, это самый крайний угол Тверской губернии. Ныне река Молога, которую с детства знал Л.Н., исчезла, затопленная водами Рыбинского водохранилища. Детство было заполнено чтением исторических и приключенческих романов Г. Эмара, М. Рида, Дюма, Буссенара, а также вполне серьезных исторических сочинений и трактатов, благо в 1925-27 годах все бывшие гимназические и университетские учебники, книги для чтения по истории, пособия и карты были за ненадобностью отданы на разграбление.

Учился Гумилев в средней школе Бежецка, окончил советскую школу уже в Ленинграде в 1930 году и собирался поступать в университет. В приеме ему было отказано — у него не было социального статуса человека нового общественного строя: его социальным положением было «лишенец» — из-за дворянского происхождения родителей. Все эти несуразности можно было обойти, и Л.Н., как и многие талантливые люди его времени, поступил рабочим в трамвайно-транспортное депо Ленинграда, откуда его благопристойно уволили. Через биржу труда уже как безработному ему предоставляется вакантное место разнорабочего в геолого-изыскатсльный институт Всесоюзного Геологического комитета. В самый разгар первой пятилетки, в трудное голодное время, он отправляется рабочим-коллектором на Саяны, в горы, где впервые лицом к лицу сталкивается с реликтовыми тюркскими этносами окраины России. Ничего похожего на вычитанное из книг про индейцев здесь он не обнаружил — зато Л.Н. стал приобретать навыки полевого наблюдателя и изыскателя, быстро приспосабливающегося зачастую к невыносимым условиям жизни.

Летом 1931 года Л.Н. работает на Памире уже научным «подручным» — помощником по научной части на все случаи жизни в экспедиции, которую проводит Совет по изучению производительных сил (СОПС). Позже, в 60-е годы, здесь окажутся его непримиримые оппоненты.

Памир увлек Л.Н., он овладел разговорным таджикским и киргизским языками, общался с теми, кого называли басмачами, искал встреч с сектой исмаилитов, с духовными наставниками — пийрами, познакомился с дервишами, бродячими суфиями, с беженцами и авантюристами. Свою службу в Средней Азии Л.Н. заканчивает малярийным разведчиком в небольшой антималярийной станции Догары, о которой потом часто вспоминал во время публичных выступлений. Зимой он в Ленинграде — но о тяжести этих зимних «стоянок» на Неве Л.Н. вспоминать не хотел.

Следующий полевой сезон он работает в составе археологической экспедиции во главе с профессором Г.Бонч-Осмоловским в Крыму, на раскопе палеотической стоянки Аджи-Коба. Однако проблемы палеолита не увлекают Л.Н., .его интересует проблема происхождения народов, зафиксированных историей, но не археологией.

В 1934 году Лев Николаевич Гумилев, в возрасте двадцати лет, поступает на полных правах советского студента в Ленинградский университет на восточный факультет, где его преподавателями становятся Е.Тарле, В.Струве и многие другие прославленные ученые университета. Наконец-то он полноправный член общества, он учится в вузе, он находится в среде петербургской интеллигенции. Находясь внутри «котла», каким в то время был и университет, и Ленинград, Л.Н. пристально вдумывается в тексты исторических сочинений. Потому он так внимательно затем прочитывал «на нюх», как он сам говорил, строки хроник, где запечатлевались неустойчивые переходы людей Средневековья из одного социального положения в другое: из феодала в разбойника, а затем в монахи или на вершины иерархии государства. И потому он так же внимательно вчитывался в настоящий смысл всех тех «красных» течений, якобы антифеодальных или социалистических, в Китае, Персии, Средней Азии, в Византии и вступал в спор с теми, кто, как, например, профессора И. Петрушевский или И. Златкин и десятки других, находили классовую борьбу в распрях кланов или клик, в войнах или грабительских походах.

В 1935 году Л.Н. Гумилев за недонесение о характере разговоров в кругу семьи, по доносу одного человека, был арестован. Однако благодаря обращению Анны Андреевны Ахматовой к правительству ее сын и ряд других студентов ЛГУ отпускаются из тюрьмы «за отсутствием состава преступления». Но из университета он исключен и должен снова искать постоянное место работы. Через некоторое время оно находится. Гумилев становится служителем Ленинградского отделения Института востоковедения, в свободное от службы время продолжает изучать печатные работы по истории древних тюрок. Одновременно продолжает посещать занятия в университете, в котором В. Струве, великий востоковед России, готовит себе замену из поступивших студентов. Кстати, Струве помогал Гумилеву и в годы лагерей, ходатайствуя о разрешении ему продолжать занятия и иметь право просить учебные пособия с воли.

В 1937 году Гумилева восстанавливают в университете, он неоднократно выступает с докладами, общается с профессорами Б.Грековым и С.Маловым — специалистами по истории Древней Руси и по древней истории тюрок Сибири и Монголии. В январе 1938 года Л.Н. снова по доносу арестован и осужден особым совещанием на 5 лет строгой изоляции. Местом отбывания наказания становится сначала Беломорканал, но за мягкостью наказания его отправляют на пересмотр дела и на расстрел, а затем заменяют его лагерем. Норильск был только что открытым горнометаллургическим рудником, и Норильлаг при нем — место помещения десятков тысяч заключенных. Работа на никелевой шахте была тяжелой, но еще страшнее было то, что эта работа была принудительной. Позже Л.Н. вспоминал об этом, рассказывая о системах наказания Рима, Испании, Китая, Персии: галеры и шахты, как он доказал, были наихудшим способом наказания людей в истории человечества.

В 1943 году истек срок каторги. Гумилев просится в армию, идет война, но только осенью 1944 года после проволочек ему разрешено как добровольцу отправиться в действующую армию, в штрафной батальон Особой ударной армии 1-го Белорусского фронта. Рядовым он участвует в штурме Берлина, видит развалины столицы рейха и других немецких городов. Писем о своих впечатлениях, как другие, он, опытный лагерник, не пишет. В 1945 году Гумилева восстанавливают в университете, в январе 1946 года он торопится сдать все десять государственных экзаменов за весь полный курс университета. Он выпускник университета со знанием четырех языков: французского, немецкого, древнетюркского и латыни и со знанием предмета специальности — истории цивилизации хунну и древних монголов.

Весной 1946 года Гумилев сдаст кандидатские экзамены и поступает в аспирантуру Ленинградского отделения Института востоковедения СССР (ЛО ИВАН СССР). На правах научного сотрудника института он принимает участие в археологической экспедиции, раскапывающей курганы на Украине — в Подолии, которой руководит Михаил Илларионович Артамонов, будущий директор Эрмитажа. Первые послевоенные научные программы многих институтов в СССР были посвящены археологическим, этнографическим, лингвистическим исследованиям древнего населения разных областей СССР. Изучаются древняя культура Урарту, культура Картлии — Грузии и других областей Кавказа, Средней Азии, интенсивно изучаются скифские древности юга СССР и в Сибири, ведутся раскопки курганов древнетюркских погребений на Алтае и в Казахстане. Результаты всех исследований только сейчас, спустя сорок-пятьдесят лет, приобретают известность и становятся достоянием культуры каждого из ныне живущих народов, древность которых таким образом превращается в осязаемую, всем понятную величину. Вес и значение открытий Гумилева на этом поприще — тоже часть этого вклада российской науки в общеевропейскую культурную сокровищницу.

Изучение славянских древностей непосредственно в процессе археологических раскопок пригодилось Гумилеву в дальнейшем, во времена его полемики со славистами, с академиками В.Пашуто, Б.Рыбаковым. А пока в степях Украины начинается более чем двадцатипятилетняя дружба и сотрудничество Л.Н. с М. Артамоновым, которая прекратилась в начале 1970-х годов, поскольку в кольцо оппозиции Гумилеву — в полемический лагерь противников теории этногенеза — вошел и Артамонов. Тем временем, к осени 1946 года, определяется тема для защиты диссертации Гумилева — он собрал уникальный материал по политической истории первого тюркского каганата 546-659 годов, он изучил все источники, относящиеся к данной теме, он знает всех деятелей этого каганата «в лицо». Каганат распространялся по территории от Монголии до современных степных плоскогорий Украины, и потому защита диссертации не казалась трудной задачей. Впереди была Академия и далее годы и годы работы по написанию прекраснейшей из всех историй, по мнению Гумилева, — истории евразийских соседей России.

Но и 1946 год оказывается роковым. После зловещего доклада Жданова, государственного идеолога, инквизитора СССР, и постановления о ленинградских журналах «Звезда» и «Ленинград», а фактически после официального «закрытия» творчества Ахматовой и других литераторов, обманутых в своих ожиданиях послевоенных перемен, Гумилева исключают из аспирантуры с квалификацией «несоответствия филологической подготовки избранной специальности» и увольняют из штата археологической экспедиции.

С большим трудом его принимают на работу библиотекарем в ленинградскую городскую психотерапевтическую больницу, и затем только благодаря положительной характеристике самой больницы его допускают к защите диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Сбылась мечта. То, что многим доставалось легко и рутинно, — окончание вуза и через три года защита диссертации — для Гумилева оказалось столь трудоемким, что лишь невероятная воля и человеческая закалка помогли ему сделать этот первый шаг к ученой деятельности. Ему было 36 лет.

Весной 1948 года начинается новая жизнь. Гумилев как специалист-историк участвует в археолого-этнографической экспедиции под руководством С.Руденко на Алтае — в раскопках самого знаменитого из всех евразийских курганов, принесших Эрмитажу «золото», — золотого кургана Пазырык. Уже одно участие Гумилева в открытии золотого кургана Пазырык давало право на мировую известность. Искусство скифо-сибирского звериного стиля становилось международноизвестной и популярной темой. Археологическим золотом степей Евразии заинтересовались Европа и Америка, открывавшая археологическое «золото» майя и ацтеков.

Пазырыкские курганы, золото Алтая и находки уникальной культуры древнего населения Южной Сибири, Казахстана и степей России породили значительную дискуссию, полемику, зависть и ажиотаж среди ученых. Л.Н. был далек от всего этого. Он был научным сотрудником Музея этнографии имени Петра Великого, коллекции которого он внимательнейшим образом осмотрел, изучил и многие из коллекционных вещей описал и опубликовал. Он изучал оружие кочевников — сарматов и тюрок, предметы духовного поклонения сибирских «инородцев». Уже тогда он заинтересовался трансформациями толкований верований народов, остававшихся как бы в дообщественной фазе развития, и понял, что советская наука совершает непоправимую ошибку, считая, что вещественный мир порождает духовную структуру мировоззрений малых народов. Он написал исследование о луках древних тюрок и монголов, статья же о статуэтках воинов из раскопа Туюк-Мазар была опубликована в 1949 году, когда он уже снова был в лагере.

7 ноября 1948 года в момент работы над обобщением трудов экспедиции на Алтай Гумилев, дожидавшийся своего диплома кандидата наук, был снова арестован — на этот раз, как он говорил, «за маму». (Первый раз — в 1935-м, за «себя», в 1938 году «за папу».) Особым совещанием — ОСО Ленинграда осужден на 10 лет лагерей особого назначения за контрреволюционную деятельность. Лагерь находился недалеко от Караганды, города, возникшего как лагерное поселение еще в конце 20-х годов. В урочище Чурбай-Нура, в лагере отбывали наказание многие ученые, там, кстати, «тянул» свой срок изоляции Александр Леонидович Чижевский. Далее Гумилев был переведен в Междуреченск — лагерь в Кузбассе, недалеко от Саян, а потом заканчивал срок в Омской каторжной тюрьме, где в свое время «сидел» и Ф.М.Достоевский. Таким образом, Гумилев в обе эпохи повального лагерного уничтожения в стране отбывал сроки в обеих столицах ГУЛАГа — в Норильлаге и Карагандалаге, «живал» на допросах в московском Лефортове и ленинградских «Крестах» и успел перед расстрельным приговором, который все-таки пересмотрели, побывать на стройке Беломорканала. В 1956 году, после долгих ходатайств, после проволочек и оттяжек, он был выпущен на свободу и реабилитирован «за отсутствием состава преступления».

В 1956 году бесприютный, больной Гумилев, 44 лет от роду, отбыв на каторгах и поселениях в общей сложности 13 лет, вернулся в свой родной Петроград. Директор Эрмитажа М.Артамонов «призрел» его и взял библиотечным работником на постоянно «мигрирующую» ставку беременных и больных, и так несколько лет, по графику беременных и больных, заведующий библиотечным фондом Гумилев завершал работу над докторской диссертацией. Защита докторской прошла блестяще, она была опубликована в 1967 году в виде книги «Древние тюрки», дополненной для издания несколькими главами.

… «Этногенез и биосфера Земли» — сначала докторская работа по географии, затем увеличенный до трех томов этнологический трактат, переданный как рукопись на депонирование, как всякая научная работа, не могущая быть напечатанной, в Центр научно-технической информации ВИНИТИ в 1979 году, а затем выпущенная отдельным изданием как книга в 1989 году, — вершина творческой мысли Л.Н. Гумилева. Парадокс заключался в том. что академики запретили ее издавать, но по существующим правилам рукопись в ВИНИТИ должна быть ксерокопирована для желающих ознакомиться с работой. Обычно ксерокопий с работ по точным наукам делалось не более пяти-десяти, но тут посыпались заказы. ВИНИТИ, пожалуй, был первым коммерческим издательским центром в стране, который усиленно богател…

  • Здесь отдельно хочу написать: профессор кафедры экономической географии Иван Трофимович Твердохлебов (Симферопольский университет) нашел возможность купить рукопись «Этногенез и биосфера Земли» и имел смелость рекомендовать чтение этой рукописи всем студентам. Впрочем, диссертантам, Иван Трофимович Твердохлебов как раз не рекомендовал делать на эту работу ссылки. В общем, удивительно, но до самых последних дней Советского Союза гуманитарная наука вела себя очень «придворно». Если чуть подумать, то наверное, так оно должно быть при любой власти.

Приложение. Из Википедии:
Родился в Царском селе 1 октября 1912 года. Сын поэтов Николая Гумилёва и Анны Ахматовой. В детстве воспитывался у бабушки в имении Слепнево Бежецкого уезда Тверской губернии.

Николай Гумилев, Лев Гумилев, Анна АхматоваЛев Гумилёв с родителями — Н. С. Гумилёвым и А. А. Ахматовой.С 1917 до 1929 года жил в Бежецке. С 1930 года в Ленинграде. В 1930—1934 годах работал в экспедициях в Саянах, на Памире и в Крыму. С 1934 г. начал учиться на историческом факультете Ленинградского университета. В 1935 году был исключён из университета и арестован, но через некоторое время освобождён. В 1937 году был восстановлен в ЛГУ.

В марте 1938 года был снова арестован, будучи студентом ЛГУ, и осуждён на пять лет. Он проходил по одному делу с двумя другими студентами ЛГУ — Николаем Ереховичем и Теодором Шумовским. Срок отбывал в Норильлаге, работая техником-геологом в медно-никелевой шахте, по отбытии срока был оставлен в Норильске без права выезда.

Осенью 1944 года добровольно вступил в Советскую Армию, воевал рядовым в 1386-м зенитно-артиллерийском полку, входившем в 31-ю зенитно-артиллерийскую дивизию на Первом Белорусском фронте, закончив войну в Берлине.

Писал стихи на военную тему.

В 1945 году был демобилизован, восстановлен в ЛГУ, который окончил в начале 1946 года и поступил в аспирантуру Ленинградского отделения Института востоковедения АН СССР, откуда был исключён с мотивировкой «в связи с несоответствием филологической подготовки избранной специальности».

28 декабря 1948 года защитил в ЛГУ диссертацию на степень кандидата исторических наук по теме «Подробная политическая история первого тюркского каганата», принят научным сотрудником в Музей этнографии народов СССР.

Мемориальная доска на доме, где жил Л. Н. Гумилёв (Санкт-Петербург, Коломенская ул., 1)7 ноября 1949 года был вновь арестован, осуждён Особым совещанием на 10 лет, которые отбывал сначала в лагере особого назначения в Шерубай-Нура около Караганды, затем в лагере у Междуреченска в Кемеровской области, в Саянах. 11 мая 1956 года реабилитирован по причине отсутствия состава преступления.

C 1956 г. работал библиотекарем в Эрмитаже. В 1961 году защитил докторскую диссертацию по истории («Древние тюрки VI-VIII вв.»), а в 1974 году — докторскую диссертацию по географии («Этногенез и биосфера Земли»). 21 мая 1976 года ему было отказано в присуждении второй степени доктора географических наук. 15 мая 1990 года на заседании Секции синергетики географических систем РГО, посвящённом 25-летию пассионарной теории этногенеза, Л. Г. Колотило выступил с предложением о выдвижении Л. Н. Гумилёва в действительные члены АН СССР. В этот же день данное предложение огласили участники круглого стола на Ленинградском телевидении в программе «Зеркало», где участвовали Л. Н. Гумилёв, А. М. Панченко, К. П. Иванов и Л. Г. Колотило. В конечном итоге академиком АН СССР Л. Н. Гумилёв избран не был[5]. В 1991 году избран академиком Российской академии естественных наук (РАЕН). До выхода на пенсию в 1986 году работал в Научно-исследовательском институте географии при Ленинградском государственном университете.

Умер 15 июня 1992 года в Санкт-Петербурге. Отпет в церкви Воскресения Христова у Варшавского вокзала. Похоронен на Никольском кладбище Александро-Невской лавры.

В августе 2005 года в Казани «в связи с днями Санкт-Петербурга и празднованием тысячелетия города Казань» Льву Гумилёву был поставлен памятник, на постаменте которого выбиты слова: «Русскому человеку, всю жизнь защищавшему татар от клеветы«.

По личной инициативе президента Казахстана Нурсултана Назарбаева в 1996 году в казахской столице Астане именем Гумилёва был назван один из вузов страны, Евразийский Национальный университет имени Л. Н. Гумилёва. В 2002 году в стенах университета был создан кабинет-музей Л. Н. Гумилёва.

Борис Рыбаков http://scepsis.ru/library/id_69.html
О преодолении самообмана. По поводу книги Л.Н. Гумилёва «Поиски вымышленного царства».
М. 1970. 432 стр. Тираж 9 500.