Точно снег, всюду тают леса —
первобытного мира наследство
Гибнет джунглей безбрежных краса —
в них прошло человечества детство
Сожжены, предаются на сруб и тайги вековечные стены
Лес фабричных закопченных труб
вырастает им вскоре на смену
Перепахана дикая ширь: воля-вольная степи целинной,
Где на борзом коне богатырь за сайгаком носился былинным.
Там, где ветер трепал лишь ковыль —
монотонная пашня, толока
Конь бензиновый — автомобиль,
по равнине грохочет широкой.
Невозвратные дни сочтены — тварей, полных отваги и силы
С лесом, степью уходят слоны, зубры, лоси, жирафы, гориллы..
И. Пузанов, из поэмы “Красота, что уходит из мира”, 1935 г.

Люди заповедника

Так повелось, что когда разговор заходит о заповедниках, то обычно перечисляют зверье, живущее там, редкие травы, восторгаются красотой пейзажа. А вот людей, стоящих на страже всего этого — забывают.

В редких случаях в темных коридорах конторы заповедника висят пришпиленные кнопками фотографии бывших директоров. И все. Считается достаточным, чтобы отдать долг памяти.

Заповедники, хотя формально и именуются научными учреждениями, на деле отличаются от последних многим. Прежде всего — духом особой преданности общему делу. Из поколения в поколение передаются рассказы, ставшие уже легендами, о стойких лесниках, грозах браконьеров, “научниках”, вышедших отсюда в “академики”. Старинные, уцелевшие еще с “до революции” здания, заботливо оберегаемый какой-нибудь древней заповедненской старушкой музей или библиотека, с чучелами водившихся когда-то здесь орлов и потрепанными книгами, в одно время, вместе с орлами, приговоренными к уничтожению, — все это создает неповторимую заповедную атмосферу старой, правдивой довоенной жизни первых советских заповедников. Все прошло. Правда, сохраненная этими памятниками, осталась.

В средние века, гласит предание, забрались подальше от людских глаз, в непроходимые крымские леса два отшельника: Кузьма да Демьян. В середине 19 века здесь обосновался названый их именем монастырь, снискавший славу целебным источником. Со всех концов Крыма спешили сюда грешники, дабы омыть тело свое в святой воде. Затем это место приглянулось русским царям, и рядом со стенами святой обители прилепился комфортабельный “охотничий домик”.

Перед охотой все тропки в лесу тщательно выметались, царь вставал на номер и на него выгоняли оленя. Августейшему охотнику оставалось только стрелять в упор. Затем на этом месте воздвигался камень с надписью, что здесь его императорское величество изволило убить оленя, такого-то числа, месяца и года.

В 1917 году “царскую охоту» крымские власти решили реорганизовать в заповедник. Директором был назначен Владимир Мартино, зоолог по профессии и призванию. Он сразу начал добиваться расширения границ заповедника. Крымское краевое правительство учредило специальную комиссию по заповеднику. В нее вошли те, кто был “за” и “против” — ученые и лесники. Свои дебаты комиссия решила проводить не в кабинетах, а на вершине горы Чучель, с которой открывалась вся панорама заповедника и соседских лесничеств.

Несмотря на то, что в составе комиссии участвовали многие авторитетные ученые Таврического университета, на вершину Чучели вместе с Мартино и лесниками поднялись лишь ботаник Е. Вульф, академик от геологии Н. Андрусов и зоолог Розанов. Последний вообще был необыкновенно крепок, занимался французской борьбой, выступал на цирковых коврах, и даже, говорят, боролся с самим Иваном Поддубным. Развернули карту, сверили по компасу и торг начался:

Первым бросился в атаку горячий Вульф.

— “Послушайте, господа! Мы же с вами сейчас все вместе восхищаемся раскинувшейся красотой. Почему же вы так твердо стоите за рубки? Вспомните, ведь сам профессор Высоцкий учил, что эти леса никогда не знали топора, и в этом их первобытная ценность. А он же ведь ваш брат — лесник!”

Вульф говорил скороговоркой, волнуясь. Фразы наталкивались, налезали друг на друга, мешались, терялся общий смысл. Главный оппонент, лесничий Толубиев, держался уверенно и даже немного нагловато.

— “Если вас послушать, так весь Крым нужно объявить заповедником! Что-то вы здесь, дорогие мои, перемудрили”.

— “Взгляните”, — обратился геолог Андрусов, — “разве вот этот почтенный дуб не достоин нашего преклонения и защиты? Когда Моисей писал свои законы — в его ветвях вили гнезда птицы. Когда славяне еще были диким народом — в его кроне уже шумел ветер”.

— “Но зато сколько из него выйдет дров”, — хохотнули лесники.

— “Но ведь крымский лес”, — возразил Пузанов, — “не склад дров. А прежде всего дорогостоящее гидрологическое сооружение. Более важное, чем все водохранилища Крыма. И настоящие, и будущие”.

— “А как мы людей снабжать дровами будем?” — возражали лесоводы.

Пузанов достал блокнот:

— “Только за последние тридцать лет площадь крымских лесов сократилась на 25 процентов. Если так дело и дальше пойдет, то ваш вопрос действительно станет актуальным”.

— “Все равно не дадим лес”, — упрямство лесников оказалось непробиваемым. И здесь, на вершине горы Чучель, и в охотничьем домике, где произошло заключительное заседание комиссии. Единственная уступка, на какую пошли лесоводы — отдать скалистое и малодоступное ущелье Яман-дере. “На тебе, убоже, что нам не гоже”, — так как вывозка леса оттуда была практически невозможна. И все таки кое-что сделать удалось. 10 марта 1919 г. Крымским краевым правительством был подписан декрет о создании Крымского заповедника в местах бывшей царской охоты, утверждено положение о нем, которое разработали И. Пузанов с коллегами.

Но как Мартино со своими помощниками не охраняли заповедник, но все таки егерь Колесниченко по наущению лесничего Толубиева завалил последнего зубра. Мол не будет зубра — не будет заповедника.

При Врангеле, в мае 1920, крымской природоохранительной комиссии удалось добиться до начальника гражданского Управления утверждения временного Положения о заповеднике, а также его финансирования.

В самый трагический период, не известно откуда в заповеднике появился молодой лесовод Франц. Никто так и не узнал, Франц — имя или фамилия этого высокого, худого парня? Он отыскал и сплотил запрятавшихся в лесах егерей и совершил несколько смелых набегов на браконьеров. Правой рукой его был егерь Даниил Фомич Седун, порядочный, и не по годам крепкий шестидесятилетний старик, выходец из Беловежской пущи. Вскоре он был в упор расстрелян браконьерами.

“В 1923 году в одном лишь Симферопольском районе чинами лесной стражи было составлено 1500 протоколов за незаконные порубки… По Ялтинскому району число отобранных… топоров равно 1000”.

(И. Пузанов, Из доклада на I Всероссийском съезде по охране природы).

Но не только от браконьеров страдали крымские леса. Немало вреда приносили и различные официальные заготовки, ведущиеся по принципу “Кто в лес, кто по дрова”. Каждое ведомство рубило и тащило из лесу столько — сколько могло. И уже в начале двадцатых годов оказалось, что лесные массивы полуострова вырублены где на 35, а где и на все 80 лет вперед. Вместе с лесами исчезала и уникальная фауна Крыма.

В октябре 1922 г. Первый съезд крымских музейных работников, по предложению Пузанова, обратился к советским органам Крыма с просьбой.

“1. Немедленно прекратить в заповеднике заготовку сена и сухостойного леса, всяческие заготовки топлива, а также какие-либо рубки и побочные пользования.

Обратить внимание крымской милиции на грубые нарушения населением декрета “Об охране животных в лесах Крыма”.

3. Откомандировать в заповедник особый конный отряд для борьбы с браконьерами.

4. Усилить тяжесть мер наказания за браконьерство и другие нарушения режима заповедности.

5. Представить страже и администрации заповедника права милиции”.

Ученым удается отвоевать у лесного ведомства большой участок выше Грушовой поляны. 30 июля 1923 года Совнарком РСФСР принял Декрет об учреждении Крымского госзаповедника и передачи его из лап лесников в Наркомпрос РСФСР. В марте 1935 года Пузанов становится членом Комитета по заповедникам при Президиуме ВЦИК, и используя свое влияние, не раз поднимает вопрос о защите своего родного Заповедника (о котором он всегда писал с большой буквы).

Будучи не только незгибаемым бойцом, но и гибким дипломатом, Пузанов находил контакт практически со всеми лидерами крымских правительств. С высококультурным Соломоном Соломоновичем Крымом — поэтом, членом III Государственной Думы, председателем Крымского краевого правительства 1917—1919 годов. Это было очень легко, ибо тот первым заговорил о заповедании бывшей царской охоты. С главой Крымской советской республики Вили Ибраимовым, бывшим бандитом, вовремя вступившим в партию большевиков и сделавшем карьеру на борьбе с бандитизмом — было сложнее. Как с каждым малограмотным невеждой.

— “Умер великий член нашей партии, — это для нас большой горе, но мы не должны падать на дух — молодой поколено растет”, — заявил как-то этот герой на траурном собрании на смерть Ленина. Однако установленный с таким трудом выход на Вили не пригодился. Вскоре он убил человека, и главу краевого правительства расстреляли. В 1928 г. заповедник, как и другие научно-правительственные учреждения из Наркомпроса РСФСР передали в Наркомпрос Крыма. В Крыму начался форменный погром. Однако Пузанову, как главе Крымской межведомственной комиссии по охране природы, не только удастся отбить атаки на заповедник (самого его оттуда осенью 1928 г. сократили), но победить извечных противников — лесоводов. Пузанов вспоминал: — “самый главный наш враг, лесовод Белопухов, наконец-то сложил оружие, почувствовав, что охрана природы, в частности — крымских лесов — дело серьезное, государственное. Мне передавали, что он на одном ведомственном совещании прямо объявил лесоводам: товарищи, натиск на заповедник нам придется прекратить. Его границы — как абсолютного района, так и охранной зоны точно фиксированы и утверждены центральным правительством, и мы должны с ними примириться” (И.И. Пузанов, Воспоминания. т. XXX). Однако в конце 30-х положение резко ухудшилось.

В 1940 Пузанов шлет письмо Василию Никитовичу Макарову, начальнику российского главка по заповедникам: “…я человек принципиальный, легко возбуждающийся и делаю то, что мне подсказывает чувство долга. Для меня трагедия Крымского государственного заповедника одновременно является и личной трагедией. Неужели я в течении ряда лет моей крымской работы для того вел жестокую борьбу с силами, враждебными заповеднику, чтобы он, получив, наконец, прочное признание и войдя в сеть государственных заповедников, стал в конце-концов саморазлагаться, превращаясь в лесной склад, бойню Союззаготкожи и доморощенную лабораторию…” (Архив РАН, ф. 1674, оп. 1, д. 240, л. 18).

В июле 1944, по заданию Управления заповедников и зоопарков при СНК РСФСР, вместе с профессором Горьковского университета С.Станковым, Иван Иванович добирается в только что освобожденный Крым. Цель — ревизия состояния Крымского заповедника.

26 июня они прибыли самолетом в Симферополь, и на следующий день были приняты секретарем Крымского обкома ВКП(б) П. Тюляевым и зампредом А. Гриценко.

Крым находился на военном положении, в лесах бродили банды татарских “добровольцев”, ехать было опасно, но все же ученым выделили новенький “Виллис”, четырех автоматчиков и “охранную” бумагу на три дня.

…Как ученые узнали, немцы вошли в заповедник 6 ноября 1941 г. по Романовской дороге, быстро и внезапно. Сотрудник заповедника Буковский решил вывезти солдат из окружения. Удалось. Но возвращаясь обратно, — наткнулся на врагов. В неравном бою он отстреливался, а затем подорвал себя гранатой. А вот другой работник заповедника Башкиров, будучи в партизанском отряде, сдался румынам, продавал своих, выдал и румынского офицера, сотрудничавшего с партизанами.

Немцы зверствовали. 28 ноября они уничтожили все заповедненские постройки и музей. Заподозрив в помощи партизанам, сожгли заживо дочь и вдову героя-лесника Седуна, убитого ранее браконьерами.

Выкуривая партизан, фашисты предали огню 1600 гектаров первоклассного бука, вырубили и увезли в Германию 70 тысяч кубов знаменитой крымской сосны.

Как с братьями, встретился Пузанов со старыми егерями, с которыми еще в двадцатых годах воевал за заповедник. В избе душно: вышли во двор, старший егерь Егор Исаев развел костер.

— “Ну а как дичь, сохранилась?” — разговор не мог минуть наболевшей темы.

— “Ох, Иван Иванович, — наш партизанский командир Мокроусов, как бывший директор заповедника, вначале строжайшим образом запретил партизанам стрелять оленей и зубробизонов. Мы их не трогали, а враги били, когда леса прочесывали. Косуль, тех трехтонками вывозили. Очень много машин загрузили. Потом принялись за более осторожную дичь. По зубробизонам “специализировались” татарские “добровольцы”. Мы же терпели. Но когда нам стало особенно тяжело, Мокроусов разрешил охотиться”, — добавил другой недавний партизан — лесник Кропивный.

Особенно тяжко пришлось в крымских негустых лесах маленьким групкам партизан. Голодая, некоторые бойцы срывали ягоды белладонны, а потом буйствовали. Их привязывали к деревьям. Бывали случаи, когда внезапно появлялись немцы, и отравившиеся ядовитой ягодой партизаны сразу попадали в плен. Те резали им животы — чем же питаются русские?..

Маленькая деталь: отряд по разминированию, обследовав все мосты крымских дорог, нашел, что один из мостков на шоссе в заповедник, по которому ученые не раз проезжали, был заминирован и не взорвался по простой случайности…

Впрочем, сразу после войны Крымскому заповеднику пришлось несладко. Как при немцах. В нем вовсю валили лес, а местный лекартрест смог на 60 процентов своего плана делать на заповедной территории.

Под добычу камня был пущен уникальный “Пещерный город”, поселения первобытной эпохи Кизил-Кобинской культуры, пещера “Чокурча”, находившаяся в трех километрах от Симферополя.

Член Крымской комиссии ВООП Иван Пузанов вместе с Михаилом Розановым, Сергеем Туршу, Александром Протопоповым пытались что-то сделать, привлечь внимание общественности, но уши у многих тогда на “охрану природы” были “занавешены”. Но все же, кое-чего добились…

Распоряжение Совета Народных Комиссаров СССР № 19338-Р
от 1 октября 1944 г. Москва, Кремль
Обязать Главное Управление по заповедникам, зоопаркам и зоосадам при Совнаркоме РСФСР (т. Шведчиков) восстановить Крымский государственный заповедник, обеспечив проведение лесокультурных работ, охраны леса и научно-исследовательской работы.
Заместитель председателя СНК СССР А. Косыгин

В августе 1950 г. ученый вновь спешит в Крым, на конференцию по охране природы Крыма.

Интерес к заповедному делу не ограничивался у Пузанова одним Крымским. Как член Комитета по заповедникам при Президиуме ВЦИК, ученый ревизовал Лапландский, Кавказский, пробовал организовать Керженский. В конце 30-х на пароходе “Академик Климентий Аркадьевич Тимирязев” отправился проверить Астраханский.

— “Параходам следовало бы знать, что Тимирязев никогда академиком не был”, — едко заметил он в своих воспоминаниях.

Есть фигура — видно знамя. Знамя заповедного дела он в своих руках держал крепко, всю жизнь, за чужие спины не прятался, шагал, как считал нужным, и путь свой по компасу начальства не выверял. В начале 60-х годов по стране прокатилось второе сокращение заповедников, и все повторяли за Хрущевым, что заповедников развелось слишком много, а он издал книгу “По нехоженому Крыму”, призвав создавать новые охраняемые территории.

В 1957 г. воссозданный им Крымский заповедник, по велению Хрущева, был превращен в место для “закрытых” охот. С одной только разницей, что лесные тропы перед приездом знатных гостей метлами уже не выметались. Как похоронку, встретил это известие Пузанов, переживал, заболел даже. А потом начал выстукивать на машинке длинные петиции в республиканские и центральные органы, до хрипоты спорил в больших, помпезно обставленных кабинетах, убеждал, что превращать Крымский заповедник в заповедно-охотничье хозяйство также необходимо и разумно, как скрещивать зайца со страусом. Доказывал, спорил. Даже с теми, с кем спорить было нельзя. Так как считал долгом делать что следует, а не то, что дозволено.

В 1967 г. он пишет докладную записку о необходимости возвратить статус заповедника Крымскому спецохотхозяйству, и направляет по различным киевским и московским адресам, в том числе президенту АН УССР академику Б.Е. Патону: “Мне кажется, было бы весьма желательно, чтобы Вы, как Президент АН УССР, совместно с председателем Госкомитета Охраны Природы Совета Министров УССР т. Вольтовским Б.И., председателем комиссии Охраны Природы АН УССР т. Пидопличко И.Г., а также председателем Украинского О-ва Охраны Природы т. Воинственским М.А. заблаговременно подняли этот вопрос (о Крымском заповеднике — В.Б.) в правительстве и ЦК КП УССР”. Однако ничего сделано не было.

Главк заповедников Минсельхоза СССР обратился к Пузанову с предложением написать очерк о Крымском заповедно-охотничьем хозяйстве. Профессор ответил: “…до восстановления Заповедника под флагом “национальный парк им. В.И. Ленина” никаких очерков я писать не буду, а если напишу — то бумага министерская не выдержит!” (РГАЭ, ф. 473, оп. 1, д. 25, л. 26).

Долго еще продолжалась битва за Крымский заповедник. И лишь в июне 1991 года историческую справедливость восстановили: Кабинет Совета Министров Украины возвратил бывшей “царской охоте” статус заповедника.

Науку нужно защищать

Эту главу писать было трудно. Не потому, что автор не владел материалом, его удалось собрать немало. Пузанова не обошли вниманием биографы и историки, хорошо помнят Ивана Ивановича ученые старшего поколения. Но здесь, на стыке народной молвы и слова печатного возникло несовпадение. В книгах жизнь Пузанова выписана спокойной, как равнинная река и гладкой, как стол.

Из воспоминаний же видится характер упрямый.

— “Послушные и дисциплинированные хорошими учеными не становятся”, — признался как-то профессор Пузанов.

Разгромив на печально знаменитой сессии ВАСХНИЛ своих врагов-генетиков, академик Лысенко добился полного подчинения себе биологических журналов. Смелые, новаторские статьи по биологии были уничтожены и в лучшем случае, запрятаны в дальние углы редакционных портфелей. В истории биологической науки настала эра инквизиции. Застопорились, на десятилетия отставали от зарубежных физиологическое, генетическое, природоохранное направления. Термин “охрана природы” был заменен надуманным — “обогащение природных богатств”. “Экологию” как что-то чужое, нерусское, вообще было приказано забыть. А на усадьбах заповедников появились лозунги современного момента — “Превратим наш заповедник в цветущий сад”.

Не все, конечно, с генеральной линией соглашались. Были и такие, что возмущались. Но, в основном, дома, в подушку. Другие сразу не выдерживали. Падали ряской, ракушками до лучших времен на дно. И лишь бойцы продолжали бороться: в студенческих аудиториях, в прениях на конференциях, публикуясь в “Бюллетене Московского общества испытателей природы”. Этот невзрачный, но смелый журнальчик был последним бастионом правды советской биологии 40—50 годов. Как гордый “Варяг”, со всех сторон зажатый врагами, после разгрома “Ботанического журнала”, он продолжал отстаивать настоящую науку, бился, защищал ее. Направляя в мае 1950 г. одну из своих “антилысенковских” статей редактору “Бюллетеня МОИП” академику В.Н. Сукачеву, Иван Иванович писал: “Каков бы ни был исход моей попытки, я исполнил свой долг советского ученого, сорвав со своих уст “печать молчания”. Конечно, я готов претерпеть любые нападки и неприятности, которые мне когда-нибудь зачтутся”.

Академик Сукачев в феврале 1959 пишет Пузанову:

“Из Вашего письма вижу, насколько тяжела атмосфера у Вас. Если в провинции вся история приобрела трагический характер, то особенно сильно это выразилось в Одессе, которая в последние годы явилась центром обскурантизма и всяких безобразий”. (Архив РАН, ф. 1674, оп. 1, д. 364, л. 1).

А дело вот в чем. За борьбу с лысенковщиной Пузанову устроили жесткий прессинг в Одесском университете. Отменили загранкомандировки, третировали его студентов, снимали доклады из выходящих сборников, а готовящиеся к изданию природоохранные книги — “рубили” — за “преклонение перед иностранцами”. Пробовал Иван Иванович воссоздать Одесское общество естествоиспытателей, Одесское отделение Географического общества — не позволили. Из списков на награждение орденом Ленина — вычеркнули.

— “К сожалению приходится отметить, что и в нашем славном городе имеются единомышленники авторов пасквильных статей, опубликованых в названных журналах (“Ботанический журнал”, “Бюллетень МОИП” — В.Б.) под видом “дискуссии”. Это профессора Одесского государственного университета И.И. Пузанов и Н.А. Савчук. В “Бюллетене Московского общества испытателей природы” за один только 1954 год находим три антимичуринских выступления профессора И.И. Пузанова… Партийная организация и ректорат Одесского государственного университета, очевидно, дожны подумать, как оградить студентов от вредного влияния антиматериалистической пропаганды со стороны названных профессоров”, — писал в газете “Знамя коммунизма” ректор ОГУ П. Иванченко (28 дек. 1958 г.).

Пузанову необыкновенно тяжело было в те дни и чтобы защититься, он был вынужден подать в суд на Иванченко.

“Науки нашей участь нелегка:
Вновь возродились средние века…
Алхимики, раздувши горна пламень
Искали долго “философский камень”,
Чтоб в золото им превратить свинец.
Известен всем исканий их конец!
Два академика, Трофим с Презентом
Нас удивить хотят экспериментом,
Что с бреднями алхимиков так схож;
Мечтают превратить пшеницу в рожь.
Но их успех едва-ль нам пригодится:
На много ведь дороже ржи пшеница!
Трофим! Натужься, и без лишних слов
В коней, упрямых преврати ослов!
И. Пузанов, 1950 г.

Догматизму и келейщине в науке Иван Иванович посвятил целую поэму, назвав ее “Астронавт”, написал сборник стихов — “Трофиминиада”. И еще — “Сокрушение кумиров”. Стихи издавались “самиздатом”: их переписывали в дымных курилках, на лекциях, обменивались на научных симпозиумах. Кстати, в архиве академика Лысенко имеются пузановские стихи. На титульном листе “Трофиминианы” рукой “народного академика” начертано: “Написано все это в 1954. Автор мне неизвестен, я прочитал 27.11.1966”.

Это очень удивительно, что Пузанов прожил такую длинную жизнь. С таким неукротимым характером. Его чуть не расстреляли красные в 1918 г. в Крыму, приняв за белого офицера. В те самые страшные часы “Варфоломеевской ночи”, когда пьяные матросы свозили подозрительных интеллигентов на пароход “Алмаз”, где их убивали и сваливали в море. В 1929 г. к Пузанову, как руководителю отдела природы Центрального музея Тавриды прицепился чекист Бирсчака. Узрев в экспонатах “аполитичность”. Спас директора музея Невский. Летом 1937, когда ученый уехал на Кавказ, пошел слух, что он умер. Московское общество испытателей природы прислало даже соболезнование семье. Но Пузанов вернулся домой живой и невредимый. В Горьковском университете его чуть не подставил ректор университета Маньковский, написав в ВАК донос, что Пузанов — человек “антиобщественный”. Но благодаря академику Кулагину Пузанов не только успешно отбился от клеветы, но и стал доктором биологических наук. Гулагом запахло и в 1939, когда некий партийный доцент ГГУ Илларионов обвинил Ивана Ивановича в “несогласии со взглядами Энгельса в антропологии”. Пузанов принял вызов. Схватка была жестокая. Позже Илларионов, встречаясь с Пузановым, снимал шляпу и кланялся в пояс. А смелые выступления против Лысенко в 1954 году, схватки с ректором ОГУ Иванченко?

Заботливый ангел-хранитель оказался у Ивана Ивановича Пузанова.

Ивану Ивановичу повезло еще и потому, что у него в молодости оказались прекрасные учителя, ему было на кого равняться — последних зубров русской науки. Например — старый гидробиолог Н.М. Книпович. Пузанов вспоминал о фаунистической конференции в Ленинграде в январе 1931 года. На пленарном заседании обсуждался вопрос о создании огромного Волжского водохранилища в районе Жигулей. Встал гидробиолог Н.М. Книпович и начал доказывать, что это приведет Каспий к обмелению, и превысит выгоду от электричества и орошения. Тогда вскочил И. Презент и давай ругать “старого ретрограда” от науки Книповича и его “крымского подхалима — Пузанова”.

Подобные схватки закалили молодого ученого, сделав его бойцом. Что особенно пригодилось в природоохране.

В апреле 1959 г. Иван Иванович пишет письмо киевскому профессору Н.В. Шарлеманю: “У нас никак не может родиться филиал Общества охраны природы — все в первую очередь потому, что сейчас, как и 4 года тому назад, начали дело по административному руслу, и оно потонув 3 года тому назад в архиве “отдела вероисповедания” облисполкома, сейчас маринуется в отделе сельского хозяйства облисполкома”. Я отказался по двум причинам. Во-первых, я считаю дробление на секции Общества — порочным. Если я иду в лес, я охраняю не только белку, но и дерево, на котором она сидит! А такие секции, как секция голубеводов — просто смехотворны! Во-вторых, общественная работа по охране природы невозможна без выступлений в местной печати — я же ни за какие блага в мире не дам ни одной строчки в местные газеты, публиковавшие против меня клеветнические статьи наших “мичуринцев” и игнорировавшие мои фактические опровержения. Но за природу бороться я готов всегда!” (ОР ЦНБ НАН Украины, ф. 49, д. 880, л. 1).

Открыватель земли Таврической

“С охраной природы дело у нас в Крыму обстоит сейчас очень плохо, лучше сказать никак не обстоит, ибо охраны природы в данный момент фактически нет”.

И. Пузанов. Из книги “Крымский полуостров, его роль и значение в СССР”, М., 1935 г.

Надо сказать, семья Пузановых была особая, непохожая на другие из этого же купеческого сословия. Ее глава, Иван Васильевич, давно махнул рукой на коммерцию. Страстью отца стал театр. Он — организатор Курского общества любителей драмматических искусств, меценат многих актеров, сам нередко выступал на сцене. Любовь к театру, живописи, литературе передалась и сыну. Природой же будущий биолог заболел намного позже, летом 1900 года, когда всей семьей Пузановы отдыхали в Крыму.

Знакомые Пузановых — московский учитель Николай Павлович Лебедев и профессор химии Александр Васильевич Кижнер отправились в небольшое путешествие. Жителям Москвы, уставшим от городской сутолоки, захотелось побродить по нехоженому Крыму. С ними пошел гимназист Ваня Пузанов.

Осман, проводник-татарин, будил неизменным “Пора дорогам ходил”, вместе грели чаек и грелись у огня сами, затем, перекусив кислыми лепешками, отправлялись в путь. Видели Кузьмо-Демьяновский монастырь, спускались в только что открытые пещеры Чатыр-Дага. Открытые и оскверняемые.

“— Высокие своды пропадали в темноте, колонны узорчатые, витые, будто сплетенные из кораллов целыми букетами, поднимались кверху по стенам и углам: их расписала какими-то чудесными иероглифами неведомая рука… Со сводов падали десятками каменные и хрустальные паникадила, стояли посреди подземного храма великолепные массивные свещники странной работы, тоже сверкающие, как хрусталь. Стояли огромные престолы и органы из тяжелого хрусталя, безобразные каменные идолы, то коротенькие и толстые, то высокие, как столбы колонны…

Туристы-хишники не замедлили явиться с молотами в руках и здесь, никем не стесняемые, совершали свое темное дело. Стройные, тонкие уносились на руках, тяжелые увозились на телегах. Татары-пастухи могут рассказать много таких случаев из этой грустной истории, как приезжали “господа” и увозили с собой чудные колонны. Так расхитили дивный храм, создаваемый природой веками, а может быть, и тысячелетиями”.

(П. Петров. “Новые пещеры “ЧаТыр-Дага”, 1910).

После Крыма у Пузанова были Китай, Япония, Цейлон. И еще Италия, Франция, Германия, Кавказ. Но любовь, что пришла в детстве, самая первая, оказалась сильнее. Позже об этом скажет:

“Блаженно было бесконечно
То лето первое в Крыму,
Когда носился я беспечно
В хаосе, в парке. Одному
Хотелось быть, чтоб пить запоем
Дыханье моря, солнца блеск,
В полуденном чтоб слушать зное
Цикад осатанелых треск”.

В 1917 году в Симферополе организовывается Народный университет, Пузанова назначают деканом естественно-исторического университета. Через год, вместе со своей женой, Евгенией Николаевной, Иван Иванович перебирается в Симферополь, где преподает в Таврическом университете.

Правда, молодому доценту, сразу после занятий, а то и всю ночь приходилось подрабатывать на лесопилке или ночным сторожем: университетское жалование было до обидного низким. Писатель К. Тренев, живший в то время тоже в Симферополе, кстати, вывел такого ученого-сторожа в своей пьесе “Любовь Яровая”.

В Крыму создается Межведомственная комиссия по охране природы. Ее возглавляет Пузанов. Крымское общество естествоиспытателей и любителей природы организует в ноябре 1924 секцию защиты природы. Ее председатель — Пузанов. В активе ученые — Е. Вульф, Н. Клепинин, С. Дзевановский, С. Туршу. Расширяет свою экспозицию Центральный музей Тавриды. Отдел естествознания и охраны природы ведет Пузанов.

Ялта, 20.1.1925.

— “Довожу до сведения Комиссии по Охране природы Крыма, что в районе Верхней Орианды (б. владение княгини Долгоруковой), в настоящее время находящемся в пользовании поселян деревни Гаскарка, ведется населением безжалостное уничтожение можжевельников. Все крупные экземпляры рубятся. Говорят, что древесина их идет на дрова, так как при горении они наполняют татарскую хату приятным смолистым запахом…”

Учитель Гродорченко (Архив РАН, ф. 1674, оп. 1, д. 241, л. 22).

Много, очень много замыслов у крымских пионеров охраны природы, не все удается осуществить. Причин масса, но: уже запрещена весенняя охота, создан заказник между Джалманом и Севастополем, составлен список редких животных и растений Крыма. В него вошли тис, пицундская сосна, замляничное дерево, степной орел, белая цапля, черный аист… Поставлен вопрос об охране пещер Чатыр-Дага, мыса Мартьян, островов Сиваша. Расширен Крымский заповедник, спасены от вырубки Массандровский и Артековский парки.

— Постановка дела охраны природы — лучший показатель уровня культурности страны, — свой тезис Пузанов не устает повторять на многочисленных лекциях, с трибуны съездов и конференций, на заседаниях местных органов власти, в студенческой аудитории, в листовках на татарском и русском языках. Об этом он говорит и на I Всероссийском съезде по охране природы в Москве.

Однако не долго суждено было работать Крымскому обществу естествоиспытателей и любителей природы. В своих воспоминаниях Иван Ивапнович писал, как в январе 1931 года из Москвы в Симферополь приехал работник Главнауки Михаил Петрович Потемкин “с правительственным поручением закрыть Крымское общество естествоиспытателей”.

— “…в “центре” обратили внимание на то, что большинство краеведческих обществ, под флагом “краеведения”, занимаются коллекционированием редких икон, переходящих в их культ. Поэтому решено закрыть вообще все провинциальные общества, за которыми ведь не уследишь, оставив лишь центральное, как Московское общество испытателей природы. При таких условиях с нашей стороны, разумеется, не могло быть и речи ни о протесте, ни об оправдании… Как человек интеллигентный, он (Потомкин — В.Б.), конечно, был смущен ролью “палача” общественно-научной организации… Конечно, бессмысленный акт поголовного закрытия научных обществ был проявлением сталинского погрома русской культуры» (И.И. Пузанов, Воспоминания. т. XXV).

Назвав семь чудес света, греки явно ошиблись, забыв о Большом каньоне Крыма. Тысячи лет пилила вода каменную гору, пока не выпилила зияющую расщелину. Спустились вниз — и вы в плену у каменных ладоней. Где-то над головой — полоска далекого неба. Под ногами гремит ручей. Вода то бубнит, падая, то сычит, переливаясь через каменный уступ. Имя этому водопаду дали — Медуза. Еще дальше — Ванна молодости. Редкий смельчак искупается в ней. Даже в самое жаркое лето здесь ледяная вода…

Пузанов вместе с астрономом В. Альбицким открыли Большой каньон Крыма летом 1923 года. А охраняться он стал лишь полвека спустя.

Было нестерпимо душно и жарко.

— “Давай возьмем вон на тот мыс”, — предложил Пузанов, — “Не больше двадцати минут хода. А часа через полтора будем на Ай-Петри”.

Дорогу преградила гигантская расщелина. Казалось, еще вчера раскалывалась на две части земля. А сегодня над бездной спокойно снуют стрижи, где-то глубоко на дне мирно журчит речка и стрекочут в ногах кузнечики.

Местным жителям каньон был известен, и называли они его Аузун-Узень. Но в сторону его редко кто хаживал. Молва пугала, что из расщелины Аузун-Узеня по ночам доносятся дикие вопли, визги, — то шайтаны справляют свои свадьбы.

Пузанов, вместе со своими друзьями-ботаниками Е. Вульфом и С. Дзевановским, несколько раз спускались на дно каньона, но “молодых” и их “гостей” так ни разу не обнаружили. Позже, о Большом каньоне Крыма Пузанов написал книгу.

Весной 1925 года, прослышав о восьмом чуде света, явился из Москвы в гости к Ивану Ивановичу высокий, тучный, рыжеусый человек. То был большой любитель приключений, страстный мечтатель и охотник, ярый поборник заповедного дела, сотрудник отдела охраны природы Наркомпроса РСФСР Франц Шиллингер. Он решил во чтобы то ни стало отснять крымский каньон и добыл крайне дефицитную кинокамеру. Фильм вышел на редкость удачным и обошел, наверное, все кинотеатры страны.

Другим чудом была гора Опук.

— “Ее плоскогорья изьедены узкими щелями, напоминающими трещины ледников. В них пахнет зверем. Морские заливы кишат змеями. Каждый шаг отдается глухо и гулко, как в пещере. Гроты, выветренные сквозняками по углам обрывов, подражают своей внутренней отделкой сталактитами. Широкие каменные лестницы посреди скалистых ущелий, с двух сторон ограниченные пропастями, кажется попираются невидимыми ступнями Эвридики”.

(Максимилиан Волошин, 1912)

В этой горе, поэт верно подметил, живым духом пахло не зря. В нишах горы, по подсчетам Пузанова, ютились (единственное место на Украине) полторы тысячи розовых скворцов, шестьсот галок, столько же малых соколов. Особенно впечатляли розовые скворцы. Когда они устремлялись за добычей на равнину и делали повороты тела как по военной команде, — тысячная стая одновременно окрашивалась то в розовый, то в темный цвет. Пузанов предложил взять гору Опук под охрану закона в середине 20-х годов. Шестьдесят лет тянулось “пробивание” его предложения. Гора стала заповедной в 1980 году. Но это лучше, чем никогда.

Не всегда экспедиции Пузанова заканчивались благополучно, случались и курьезы. Курьезы на грани трагедии. Как-то Иван Иванович вместе с Вульфом осматривали знаменитые грязевые “пучины”. Пузанов достал фотоаппарат, Вульф подошел ближе к краю.

— “Я уже был готов нажать спуск аппарата, но внезапно вместо фигуры своего спутника я увидел лишь его голову и руку, беспомощно протянутую в моем направлении из грязи. Напрягши все свои силы, быстрым рывком я выдернул Вульфа из грязи. И вот спасенный из пучины Е.В. Вульф стоит предо мной, от шеи до ног покрытый жидкой серой грязью, беспомощно расставив руки.

— Вы спасли мне жизнь… спасибо!

(Из воспоминаний И. Пузанова).

Пузанов писал — “С 1930 г. в Крымском педагогическом институте стал проявляться совершенно для меня непереносимый педагогический загиб в преподавании: научные дисциплины все более и более оттеснялись разными видами педагогик, педологий и методик. Квалифицированные научные работники, с 1925 г. все время старавшиеся поддерживать преподавание на высоком научном уровне, были обвинены в “университетомании” и оттиснуты на задний план ловкими халтурщиками, заполнившими вуз”.

— “С 1930 по 1933 были времена самых диких, фантастических экспериментов в вузах”, — вспоминал Иван Иванович. Вводился “бригадный метод” сдачи экзаменов, “поход на лекцию”, когда лекцию обязан был читать не преподаватель, а его студенты. В начале 1931 Пузанов, как преподаватель, был снят с “довольствия”. И всю зиму его семья перебивалась сухарями, что высылал из Москвы его родственник — профессор ботаники В. Алехин. Вскоре Крымским пединститутом стал заведовать молодой самоуверенный неуч, закончивший аспирантуру по философии у профессора И. Презента. Это было последней каплей, переполнившей чашу. Немного поработав в Батуме, семья Пузановых переезжает в Горький. Хотя о Крыме тосковал бесконечно. Даже писал:

— Тому покоя в мире нет,
Чьи крымским ядом полны вены,
Он жжет в оплату за измену.

В Горьком Пузанов возглавил биологический факультет местного университета, областное общество охраны природы и отдел природы областного краеведческого музея. В начале войны перепуганное правительство Сталина предполагало переехать в Горький. А поселиться в доме Рябушинского, где имел несчастье разместиться краеведческий музей. Сталин так и не появился, но при “очистке” помещения погибли многие уникальные экспонаты.

Вскоре в Горьком начался голод. Жители пытались сдавать кровь в обмен на продукты. Пошел в донорский пункт и Пузанов. Но у него оказалось всего 68 процентов гемоглобина вместо положенных 70. Спас знакомый врач — он поставил в справке нужную цифру.

Ели Пузановы и молюсков — здесь пригодились обширные зоологические знания Ивана Ивановича. Благодаря этому, да наверное, еще и земельному участку и выжили.

Прекрасный знаток поэзии, друг Максимилиана Волошина и Георгия Шенгели, Пузанов не только сам писал изящные стихи, но и переводил В. Гюго (в 13 томе собраний есть его работы), Байрона, Гейне, Леконта де Лилла. Любимым его жанром была пинако поэзия — стихотворное сопровождение живописных картин.

Из воспоминаний сына Бориса: “Папа здорово рисовал, карикатура на одного нашего симферопольского соседа привела к бурной и длительной ссоре. Отец рано подметил мою страсть к технике и поэтому не пытался увлечь гуманитарными науками. За различными моторчиками, схемами я порой проводил целые дни, часто забывая и об уроках. Мама по этому поводу незло замечала: у меня в доме два мужчины — один очень умный, а другой… — велосипед”.

В 1965 году, в связи с 80-летием “Нестора советских зоологов” Президиум Верховного Совета УССР присвоил И.И. Пузанову звание “Заслуженный деятель науки УССР”.

Пузанов-педагог-новатор. Он один из первых в стране, с 1953 года, начинает читать студентам университета курс по охране природы (лекции едкие, со смелой критикой советского правительства), организовывает первую в Украине студенческую природоохранную дружину. С 1955 г. — член Комиссии по охране природы АН УССР.

До старости сохраняя железное здоровье, медвежью силу (его кумир с детства — Иван Поддубный) и крепость духа, он и в 80 своих почтенных лет нырял с ластами и маской, качался штангой, охотился. Столярничал, клал печки, собирал ножи. Похож на старого могучего зверя, большого медведя-гризли, что ли. И известен был всей Одессе не меньше, нежели Дюк Ришелье. Он всегда и по многу ходил пешком. Пешком и в больницу, откуда не вернулся. Выявили болезнь его семьи — рак. Смерть пришла 22 января 1971 года.

Вот так и я, мой Крым. Пройдя немало стран
Обильных через край, прекрасных и могучих,
Я так теперь хочу разбить последний стан
У берегов твоих, на голых кручах
И ты мне мил до слез, хоть вижу я вокруг
Пожарища лесов, дворцов и сел руины, —
Не так ли на челе избранной из подруг
Не замечаем мы его морщины…
И. Пузанов, 1937 г.

Источник.