Восстанавливаем старые веб-публикации исчезнувшего сайта http://www.sudmed-nsmu.narod.ru кафедры судебной медицины Северного государственного медицинского университета (город Архангельск).
© Геннадий Борисович Дерягин
ОКРЕСТНОСТИ ОНЕГИ

Север не нуждается в рекомендации. В последнее время интерес к Русскому Северу вновь возрастает. Каждый год тысячи туристов стремятся на его просторы. Людей влекут необъятные дали, тихие озера, порожистые реки, лес­ная глушь, свидетели давно ушедших времен — древние потемневшие бревна срубов. Путь на Север — путь к поэзии, подлинной красоте, находящейся в природе, такой простой, но лиричной, в шатрах деревянных церквушек, в гармоничном единстве ру­котворного и естественного. И нет на Севере более чудесной реки, чем Онега! Ни Двина, ни Пинега, ни Мезень не сравнят­ся с Онегой — ни по красоте шумящих порогов, ни по обилию сохранившихся до сих пор прекрасных памятников народного зодчества по её берегам и ближайшим окрестностям. Онега и прионежский край — Прионежье — это уникальное, единственное в своем роде место по насыщенности первоклассными произведения­ми искусства.

Река Онега имеет протяженность свыше четырехсот кило­метров. Она берет свое начало из озера Лача, что в Каргопольском районе, соединенного рекою Свидью с еще более крупным озером Воже. В древности, еще до появления Архангель­ска, здесь был удобный торговый путь из Англии и Скандинавии в центральные регионы России и дальше. По этому пути шли отечественные товары в обратном направлении. Там, где река Онега впадает в Белое море, сейчас расположен город Онега. Удобно начать свое путешествие по реке именно отсюда. Обширная панорама русского деревянного зодчества разворачивается на невысо­ких берегах Онеги перед изумленным взором путника. Река ведет повествование просто и ясно. Храмы здесь стоят не изо­лированно и музейно, как, например, в Малых Карелах, выр­ванными из привычных условий, а в их естественном окружении — среди деревенек, вод, лесов, лугов.

Пока мы едем по верхней окраи­не города Онеги, следует обратить внимание на жилые городские постройки, так как они сильно отличаются от дореволюционных домов, которые мож­но увидеть в деревнях. Мы поки­даем Онегу старым почтовым трактом, который еще в древности соединял Онегу с Плесецким районом и далее – с центром страны. В самом начале это­го почтового тракта, на горке сразу за городом с незапамятных времен, возможно, уже с XIV века сто­ял поклонный крест и часовня. Каждый, отправляющийся в дальнюю дорогу, мог здесь помолиться о счастливом пути, а возвращающийся в город путник отдавал здесь должное Богу за удачно завершенный, во многом опасный путь. В настоящее время на этом месте стоит примитивный бетонный памятник первым маёвкам. До революции и после нее это место было любимым в народе, здесь происходили весенние народные гуляния. С этого места открывается хороший обзор на реку и её устье.

В советское время река была заполнена плывущими по ней бревнами. Напротив горки находились так называемые «ворота», где производилась сортировка леса. Практиковался так называемый «молевой сплав» древесины. Лес заготавливали на всем протяжении реки, складировали на ее берегах, а по весне его скидывали в воду, чтобы он плыл по течению к устью. При всеобщей бесхозяйственности много леса уносило в море, берега и острова которого были усеяны отбеленными сосновыми стволами. Такой сплав губителен для реки, поэтому в настоящее время он запрещен. Немалая часть бревен, напитавшись водой, тонула, захламляя дно и берега реки. В воде эти бревна гнили, разлагаясь, выделяли большее количество органических кислот, которые губительно действуют на все живое. Молевой сплав – самый дешевый способ транспортировки леса, но он обернулся большими потерями для рыбного хозяйства и рыбных промыслов. После прекращения молевого сплава река постепенно стала заполняться рыбой.

В свое время поэт Гаврила Романович Державин, будучи губернатором Олонецкой губернии, совершил путешествие по реке Онеге от ее истоков до устья. Вот что он писал потом про Онегу: «Река сия довольством рыбы, правильным и ровным притяжением берегов, обильными по оной пашнями и покосами, и расставленными в приятном и частом положении деревнями многие славные реки в России превосходит».

Город Онега является родиной лесоэкспорта и про­мышленного лесопиления. Еще в 1755 году граф П.И. Шувалов получил от Екате­рины Великой во владение Онежские лесные промыслы. Ему было разрешено рубить лес и отправлять древесину за границу. Надо сказать, что Онега являет­ся одним из древнейших русских портов, но с возникновением Санкт-Петербурга Петр I запретил вывозить через беломорские порты все товары, кроме ле­са. Оживленная торговля лесом наступила лишь во второй половине XVIII века, до этого богатейшие запасы древесины на Севере использовались мало. Граф построил две пильные мельницы, но вскоре продал свои Онежские владения английскому купцу Гому.

Гом заготовлял лес по реке Онеге на 250 верст, имел три лесопильни, канатную фабрику, прядильный двор и две судоверфи. Одна судоверфь располагалась в селе Подпорожье, которое вскоре нам встретится, и там мы сделаем первую остановку, а вторая верфь располагалась в самом городе на территории современного морского порта. Распиленный лес на баржах доставляй на Кий-остров, где его складировали. Оттуда лес перегружали на морские суда, стоящие на Кий-островском рейде, так как из-за мелководья устья Онеги морские суда не могли подходить непосредственно к лесопилкам. В Онегу с XVIII века до краха СССР ежегодно приводило много иностранных кораблей за лесом. Так, за 7 лет с 1762 года по 1788 год в Оне­ге побывало 251 иностранное судно, не считая собственных кораблей. Онега в то время был самым крупным лесным портом на Севере Рос­сии, сам же порт официально открыли после учреждения таможни в 1781 го­ду. До начала ХХ века из Онеги вывозили больше леса, чем из Архангельс­ка, и лишь в советское время к концу первой пятилетки Архангельск стал крупнейшим цент­ром лесопиления и лесоэкспорта в СССР, «Всесоюзной лесопилкой», «валют­ным цехом» страны.

К 1913 г. в Онеге было 5 лесопильных заводов, и все они принадлежали иностранным компаниям, преимущественно англичанам и норвежцам. Естественно, что после революции иностранцы не захотели потерять богатый Северный край. В июле 1918 года они оккупировали часть европейского Севера России, начав интервенцию с Онеги. По этому поводу 3 августа 1918 года В.И. Ленин писал в Берлин полпреду РСФСР Йоффе: «Проводить прежнюю политику неразрыва с Антантой после Онеги смешно. Женщина не может вновь стать девственницей» (ПСС, т. 50, стр. 134). Надо сказать, господин Ульянов тонко подмечал очевидное.

После освобождения Севера от интервентов новое правительство уделило большое внимание развитию на Севере лесной промышленности, так как Север в то время давал основные валютные поступления в казну страны. Именно с того времени началось варварское истребление северных: лесов и северных: рек. Переруб в 3 – 4 раза превы­шал допустимые пределы. С самолета хорошо видны облысевшие на многие километры берега Онеги. Трелёвка леса производилась прямо по молодняку, гусе­ницы трелевочных тракторов нарушили почву на десятилетия, в результате этого лес длительное время не восстанавливался. Из Онеги лес в основном отправ­лялся, и до сих пор отправляется на экспорт. Нестандартные бревна и щепа шли на целлюлозно-бумажные комбинаты.

Корабельные верфи Гома также были основательным предприяти­ем. С их стапелей спускались различные суда, вплоть до трехмачтовых парусников, а в более позднее время здесь строилась моторные катера и буксирные пароходы. О производительности верфей можно судить по то­му, что с 1731 года по 1768 год, всего за 7 лет было построено 24 морских корабля, все они уши в море с лесными товарами. Эти корабли сами были товаром и часто не возвращались, так как за границей их охотно покупали. Таким образом, онежские корабли бороздили моря всего мира.

Вообще, поморы издревле сами строили свои суда, закладывали они суда не только для себя, но и для поморских монастырей. О добротности судов онежских корабелов говорит тот факт, что построенные в Онеге корабли за пару сезонов проходили Северным морским путем до берегов Аляски. Начиная с реформ Петра Великого, основное отечественное кораблестроение постепенно стало перемещаться на Двину и Неву. С начала ХХ века строительство судов на Онежских корабельных верфях пришло в упадок. Этому способствовали революционные события. Последний корабль, построенный онежскими мастерами в 1919 году, оказался и самым знаменитым. Это был легендар­ный Персей, первый научно-исследовательский корабль страны Советов.

Первая деревня, встретившаяся нам в 9 км от города, носит название Анда, ее еще называют Анда Кирпичная. Здесь располагается кирпичный завод, основанный в XVII веке для изготовления кирпича на нужды монастыря на Кий-острове, строившегося патриархом Никоном. А справа по ходу движения машины по мосту через устье реки Анда, впадающей в реку Онегу, видны остатки плотины, которую в XVIII веке построил англичанин Гом. На плотине стояла первая в Онежском районе пильная мельница. Вода здесь падала на колеса, приводила в движение пилы. По большому счету, именно на этом месте началась история отечественного лесопиления и лесоэкспорта.

*****

Многие названия речек, впадающих в Онегу, озёр, мысов и деревень носят явно не русский характер. Это следы древних жителей этих мест – финно-угорских и саамских племен. Да и само название «Онега» финно-угорских происхождения. Имеется несколько разнообразных переводов названия, но, вероятнее всего, Онега переводит­ся как Большая или Святая река.

Первые стоянки людей в Поонежье возникли около 5 – 6 тысяч лет назад. До этого здесь был ледник, а затем боль­шое опресненное море. Заселение земель происходило вдоль тающих языков лед­ника и постепенно мелеющего моря. Эти древние племена не имели четких признаков государственности, в основной своей массе были разрозненными.

Первые русские охотники и торговцы стали здесь появлять­ся уже в начале средних веков, но их приход сюда еще в IX и Х веках не носил массового характера. Большая волна переселенцев, выходцев из Новгорода Великого, пришла на берега Онеги в XI – XII веках. Местами про­изошло вытеснение местных племен, местами – ассимиляция. Этот процесс не везде проходил гладко.

Вторая большая волна переселенцев, но уже выходцев из Владимиро-Суздальских земель, Ростова Великого, Москвы, Твери, пришла на Поонежье в XIII веке в пору грозно­го Батыева нашествия. Люди искали безопасных мест для хлебопашества, промыслов, спасались от врага и от боярской кабалы, сюда шли искать счастливую долю, уходя от различных невзгод. Переселенцы принесли с собой на Север драгоценные памятники древней письменности, иконописи, прикладного искусства.

С глубокой древности на реке Онеге возникли большие округа – погосты, где силен был крестьянский мир, а воздействие знати не велико. На обширной территории реки Онеги в те далекие времена обустроились тысячи деревенек, причем, чем ниже по Онеге, тем чаще встречались малодворные деревни. Там были широко развиты промыслы, и было мало пашенных дворов. Близь мо­ря предприимчивые люди заводили большие многоотраслевые хозяйст­ва: дворы со скотиной, житницы с хлебом, солеварни, кузницы, угодья с сенными покосами, заколы для ловли семги, нерпяные ловища. Рыболовство играло в жизни края большую роль. Кроме речной, ловили и благород­ную морскую рыбу.

Семгу в старину ловили посредством беломорских за­боров – бревенчатых частоколов, вбитых в дно реки таким образом, что забор перего­раживал реку. У отверстий забора ставились сети. Эти заборы стояли по несколько десятков, один за другим, начиная от устья Онеги, и на 17 верст выше города до села Подпорожье. Вот, что писал в середине 19 века этнограф С.В. Максимов, посетивший наши края, в своей книге «Год на Севере», за которую он был удостоен Малой золотой медали Императорского Географического общества: «Здесь вылавливается тот сорт беломорской семги, который известен в Петербурге под име­нем «ПОРОГ» и считается лучшим, причем «ПОРОГ» способен долго хранить свой засол, не теряя вкуса, вида и красного цвета». Именно этот сорт семги со времен патриарха Никона, бывшим в этом краю игуменом Кожозерского монастыря, поставлялся на патриарший и царский стол, а в дальнейшем и на столы советских кремлевских правителей. До начала 1990-х годов в Подпорожье река была перегорожена забором, выловленную семгу сразу на самолете отправляли в Москву. Авторы имели счастье сравнивать вкус семги, выловленной в разных реках Архангельской области и в Норвегии, онежская семга действительно лучше.

Кроме того, жители Поонежья охотились на лесного зверя, бобров, вели лебяжий промысел, в реках добывали жемчуг. Север издавна сла­вился своим жемчугом.

*****

В деревне Камениха, которая является составной частью села Подпорожья, следует остановиться напротив канала, прорытого в мелководной части реки по приказу патриарха Никона, еще в его бытность игуменом Кожозерского монастыря. Здесь, возле автодороги, открывается замечательный вид на церковь Владимирской Багоматери, поставленной на вершине Жеребцовой горе в 1757 году на месте сгоревшего в 1724 году храма Святой Троицы. Владимирская церковь строилась и перестраивалась с 1745 по 1757 год. В 1727 году рядом с ней был вновь поставлен Святотроицкий храм с Богоявленским приделом, но до наших дней он не дожил. Церкви на горке были поставлены с расчетом на дальний обзор. Сначала путнику показывались вершины церквей, а за поворотом реки здания представали во всей красе.

Как мы уже сказали, до наших дней сохранилась лишь одна Владимирская церковь. Она из блестящей серии Онежского кубоватого зодчества. Основные мотивы, выработанные онежскими плотниками: крещатый план и трехлопастная бочка апсиды здесь умело использованы, но применен и совершенно оригинальный прием решения многоглавия – главки, увенчивающие бочки четырех прирубов, здесь подняты на восьмигранные, усеченные дощатые пирамидки так, что шейки главок начинаются у повала, а маковки находятся на уровне куба. Получается интересное девятиглавие. Совсем недавно я убедился, что бревна в основании сруба отлично сохранились, хотя церковь в советское время ни разу не ремонтировалась.

Крестьяне здесь в старину жили богато, отчасти благодаря ловле семги. Вылавливаемую рыбу продавали с торгов, при этом каждая рыбина была не менее десяти фунтов весу – это четыре килограмма. Так, в 1900 году за выловленную и проданную семгу крестьяне выручили около 30 тысяч рублей, а в 1901 году крестьяне выручили за семгу более 25 тысяч рублей – очень хорошие по тем временам деньги. Расход же на устройство закола, ловлю, и прочие надобности составил всего около 600 рублей. Какая рентабельность! Организацией этих заколов, расположен­ных в Подпорожье и выше по течению реки – на порогах, также кормились крестьяне сел Порог и Вонгуда. Кроме того, в этих местах водится и нерестится минога, которую было принято запекать в пироги. Семгу крестьяне не только продавали, но и оставляли для своего пропитания. В каждой семье на зи­му обычно засаливали несколько бочек семги. По свидетельству местных жителей, сёмгой кормили даже кошек и собак, а работники, нанимаясь к кому-нибудь строить дом, часто выдвигали требование: «Сёмгой нас не кормить»! (Наёмные работники, как правило, столовались у того хозяина, кому строили). Интересной иллюстрацией к сказанному будет следующий документ:
Ведомость о местных и отхожих промыслах 1913 года

Волости

Всего выручки от промыслов в рублях

Рыбный и морской

Отхожий промысел

Прочий промысел

Число промышленников

Сумма выручки

Подпорожская

16165

18200

28160

590

62525

Ворзогорская

2175

—

4670

200

6845

Малошуйская

11972

3200

7462

247

22634

Нименьгская

8130

—

16522

305

24652

Кушерецкакя

39424

14200

2596

1615

56220

Калгачинская

960

1800

6005

458

8765

Тамицкая

1115

—

21063

493

22178

Кяндская

3284

31700

16509

565

51493

Пурнемская и

2308

—

24680

510

26988

Летне-Золотицкая

8413

5200

7458

666

21071

В 1912 году

100237

99120

67718

4587

267075

В 1913 году

93946

74300

135125

5649

303371

Через несколько километров выше Подпорожья путнику открываемся весьма впечатляющий вид на пороги. Вода здесь перекатывается через камни, незамерзшая даже в самые жестокие морозы из-за стремительного течения, кипит, играет в обрамлении лесистых берегов — зрелище впечатля­ющее. Этот порог был весьма серьезным испытанием торго­вым караванам и прочим путникам. Не одна лодка перевернута здесь водой. Новгородцы этому порогу дали имя Святого Николая. До сих пор в народе эти пороги зовут Никольскими. Ближе к левому берегу среди камней порогов имеется стремнина, по которой и в древности, и в настоящее время можно с некоторым риском преодолеть это опасное место. Не раз через эти пороги проходил Никита Минов, он же беглый иеромонах Никон, он же игумен Кожозерского монастыря, он же Патри­арх Московский и Всея Руси, неустанный реформатор русской православной церкви, «патриарх-богатырь» — по выражению историка Соловьева. Жизнь Никона тесно связана с Поонежь­ем, а монастырская жизнь, монастырское строи­тельство этого края тесно связаны с именем Никона.

От порогов открывается вид на железнодорожный мост, за которым сразу видны постройки села Порог. Железнодорожный мост и вся железная дорога на участке Обозерская — Беломорск, соединяющая Мурманск и Вологду, были построены в 1941 году. Эта дорога изначально предназначалась для доставки ленд-лизовских грузов из Мурманска на фронт. Сдали дорогу в строй поздней осенью 1941 года с завершением строительства этого моста через реку Онегу. Дорога и мост построены силами заключенных «врагов народа». Людей заставляли строить опоры моста, находясь по грудь и шею в ледяной осенней воде. Вооруженная охрана, находясь чуть ниже по течению, стреляла в жертв бурного потока как в беглецов. Лагерь располагался на противоположном селу берегу. Пожилые люди рассказывали, что заключенные были сильно истощены, по дороге на работу они ели траву, умерших на работе закапывали прямо в насыпь. Так что поезда в буквальном смысле идут по костям замученных коммунистическим режимом людей. Вдоль указанного отрезка железной дороги имеются скрытые массовые захоронения. Руководил строительством дороги прославленный полярный комиссар И.Д. Папанин. Все станции вдоль этого участка железной дороги – бывшие лагерные зоны.

Вот мы и подъехали к селу Порог. Порожский приход образовывало одно село Порожское, стоявшее на обеих сторонах реки. В XVII веке здесь был образован при­ход, но церкви часто горели, поэтому до настоящего времени они не дошли. На 1 января 1896 года в селе имелось 135 дворов, 770 жителей. Всего история зафиксировала в селе три пожара церквей: в 1682, в 1770, в 1806 годах. Последний раз теплый Христорождественский храм поставлен в 1808 году (его незатейливые каменные развалины сохранились до сих пор), а холодный, Покровский – в 1823 году.

Русское село Порог очень древнее, известно с XII века. Перво­начально оно относилось к владениям Новгородской Софии. Еще с древнейших времен здесь стояла небольшая крепость, которую первопроходцы поставили на своем пути при дальнейшем продвижении на север. Под защитой ее стен можно было уберечься от лихих людей и скандинавов, которые регулярно нападали на прибрежные села. Позднее здесь была устроена таможня по сбору пошлины с провозимых товаров. После присоединения новгородских земель к Москве, Иван Грозный грамотой от 1554 года утверждает таможню, а также свое монопольное право по сбору пошлин в казну Великого князя. По указанной грамоте при таможне полагался отряд стрельцов численностью до 25 человек. Им не возбранялось в свободное время заниматься промыслом. Этот промысел заключался в спус­ке и подъеме лодок с грузом через Никольские пороги. За это стрельцы получали от­дельную плату с владельцев товаров.

В 1673 году на околице села была жестокая битва между крестьянами и ротой стрельцов, усмирявших взбунтовавшихся крестьян. Восстанию крестьян способствовали многочисленные проповедники старообрядчества и беглые представители разгромленного войска Степана Разина. Крестьяне выступили в поддержку Соловецкого восстания и против реформ Никона. В том бою со стороны стрельцов, прибывших сюда из под стен Соловецкого монастыря, было потеряно 4 зуба, сломано 2 ребра и выбит 1 глаз. Потери же со сто­роны бунтовщиков история умалчивает. Однако известно, что «мужики были биты батогами несщадно».

Немного по дороге в сторону от Порога стоит Вонгудский приход, в котором к 1 января 1896 года было 847 жителей. Протекающая там речка Вонгуда в половодье бешено мчит свои мутные, глинистые воды. Как говорят в деревне Вонгуде – «гудит». Восторженно восклицают: «Вон, гуда»! В XVII веке в Вонгуде был построен тройник: Вознесенская церковь, колокольня, церковь Собора Богоматери. Тройник уничтожен пожаром 7 мая 1815 года. Поэтому новые церкви поставили в каменном исполнении. В 1817 году освятили теплую каменную церковь Собора Богоматери с придельным храмом Трёх Святителей. В 1820 году был освящен каменный, холодный храм Вознесения Господня. Однако в настоящее время в Вонгуде смотреть не на что.

*****
В Пороге сделаем пересадку на теплоход «Заря» и отправимся на нем вверх по реке. Первым нам встретится село Корельское. Еще в XIX веке в нем было 405 жителей, сейчас же село почти полностью заброшено. Церковь одна, построена в 1857 году, имеет два престола: Успения Богоматери и Св. Великомученика Георгия Победоносца. Церковь сохранилась до сих пор. Стоит она на каменном фундаменте, одноглавая, деревянная в форме креста, посредством трапезной связана с колокольней, ныне утраченной. В одной версте от церкви на кладбище имеется деревянная часовня во имя Спасителя Нерукотворного, построена в 1886 году.

Следующее село Чижиково тоже ничем не примечательно. Погибаю­щее село, живут здесь одни старики. Возле Чижиково река разветвляется на два рукава, огибающих 20-километровый остров. Один рукав называется «Большая Онега», по которому мы будем следовать, а второй рукав носит название «Малая Онега». В него впадает река Кожа, в устье которой стоит древнее село Усть-Кожа. Из этого села вдоль берегов реки Кожи (наиболее крупного притока Онеги) к истокам Кожи, в Кожозерский монастырь идет так называемая Монастырская дорога длиной 60 км.

Эта дорога и поныне заслуживает восхищения. Она экономно и расчетливо проложена по сухим лесным гривам вдаль высоких берегов порожистой Кожи, пересекает загаченные болота. Местами дорога идет прекрасной лесной просекой, прямой, как стрела. Дорога древняя, но мы видим ту, которая была построена в XIX веке игуменом Кожозерского монастыря Петеримом. До этого дорога славилась как плохо проходимая. По новой же дороге могли свободно разъехаться два колес­ных экипажа. По местной легенде, проверял качество дороги сам игумен, который во время поездки ставил в коляске перед собой посох. Там, где посох подскакивал, игумен останавливался, осматривал ухаб и ве­лел его заделывать. До сих пор эта дорога проходима, по ней отгоняют стада на летние выпасы, по ней можно проехать на мотоцикле, хотя с XIX века дорогу никогда не ремонтировали.

Начало пути от Усть-Кожи к монастырю было отмечено замечательным ансамблем деревянного зодчества в селе Макарьинском, которое являлось центром Кожского прихода. Кожский приход имел 168 дворов, жителей там насчитывалось 959 человек на 8 деревень. В селе Макарьинском стоял классический онежский тройник: церковь Св. Климента, папы Римского, освященная в 1659 году, Крестовоздвиженская церковь поставленная в 1769 году. Между ними в XVII веке срубили колокольню. Кроме того, в деревне Петровской в 1854 году поставили церковь Св. Петра и Павла, а в деревне Чирковской в 1883 г. (в 2,5 верстах от Макарьинской) – храм Преподобного Никодима.

Место для центра прихода было найде­но в З км от Усть-Кожи ва высоком сухом берегу, им восхищался академик И.Э. Грабарь, который и описал его, как классический пример Онежского тройника. Подобные тройники некогда украшали многие села по течению Онеги, и были харак­терны для Онеги. Постановка церквей рядом друг с другом обычно объяснялась тем, что одна из них использовалась как летняя, а другая – как зимняя. Один храм был шатровым, причем, как правило, более древний храм, и он всегда ис­пользовался как летний, а другой храм был с кубоватым завершением, обычно многоглавым, использовался как зимний. Постановка двух, шатровой и кубоватой церквей рядом может еще объясняться как компромисс между народными традициями и установками официальной церкви, которая запрещала по указу Никона строительство шатровых храмов и звонниц. Но, наверное, дело не только в этом. Северным мастерам хотелось шире проявить свое мастерство, создать скромного пейзажа нечто величественное, торжественное, радующее взор. Своей изумительной красотой, усиливаемой яркими контрастами кра­сок леса, реки, луга, глубокого в солнечную погоду неба, такой ансамбль служил добрым напутствием путнику, уходящему в дальнюю лесную дорогу. К сожалению, в 1985 году эта красота перестала существовать – тройник был сожжен школьниками. Государство оценило потерю всего в 8 тысяч рублей, именно такую сумму выплатили государству родители поджигателей.

*****
Семнадцатый век на Онеге был расцветом деревянного зодчества. В большом количестве возникали по берегам Оне­ги, ее притоков, по берегам малых рек, впадающих в море, церкви и часовни, срубленные без единого гвоздя. В центре сел, как правило, высился тройник. До сих пор эти архитектур­ные ансамбли поражают нас гармоничным единством с окру­жающей природой, непохожестью друг на друга, стройностью, изяществом. Тонкое художественное чутье северных мастеров проявлялось и при выборе места для постройки храма. В каж­дом случае это надо просто видеть. Но порой возводили цер­кви и на случайном месте, полагаясь на волю Божью. Бросали в реку бревно, и где его прибьет к берегу, там, значит, и цер­кви быть. Так было выбрано место для Кушерецкой церкви, которую уже в наше время перевезли из Онежского района в Малые Карелы.

В середине XVI века так определили место и для Прилукского погоста, что тоже в Онежском районе. Деревян­ное строительство в крае находилось в руках самого народа, и в нем особенно ярко проявились его архитектурные вкусы и традиции. Крестьяне сообща решали, какое строение им воз­водить, кому это дело доверить. Лес подбирали стройный, со­сновый с мелкослойной, смолистой древесиной. Рубили его зи­мой, когда дерево «спит». Работали топором, так как пиленый лес легко впитывает влагу и быстро сгнивает, а у рубленого леса смолистые поры словно запечатаны смолой на века. Срубленные стволы всегда тесали, очищая их от сучьев и коры. Храмы или избы рубили без гвоздей, в «обло», т.е. с остатком выступающих концов бревен. При этом способе рубки бревна укладывали в округлые углубления возле их концов, которые выходили за пределы наружной плоскости стены. А чтобы закрыть поры, концы уложенных бревен еще «обтяпывали» топором. В «лапу», т.е. без выступа концов бревен рубили реже. В «лапу» стали рубить более в ХХ веке. С большим мастерством плотники делали пазы, врубки, потайные зубья, подгоняли бревна одно к другому так, что между ними невозможно было просунуть клинок ножа. Затем строение «мшили». К созданию храма подходили как к произведению искусства. Внешний объем храма часто превышает в 2 — 3 раза его внутренний объем. Нерационально, но красиво, для души. Храмы ставили на хорошо обозримых, чаще всего высоких местах. Они до сих пор оживляют и одухо­творяют суровый северный пейзаж.

Несомненно, практическое назначение народных построек в старину всегда было связано с представлениями о красоте мира. Деревянный сельских храм был наиболее яркой и самобытной формой народного русского зодчества. С середины, особенно с конца XVII века деятельность народных зодчих перестает совпадать с установками официальной Православной церкви, боровшейся с мятежным духом «земщины», старавшейся регламентировать не только содержание, но и формы церковного строительства. Церковные реформы середины XVII века, наряду с усилением политической власти царя и патриарха, привели к массовому переселению недовольных на Север и в Сибирь. Переселенцы – раскольники рьяно придерживались древних традиций, бережно относясь к ним в быту и в искусстве. На северных просторах вольнолюбивый русский народ еще и в XVIII веке продолжал строить шатровые храмы и звонницы, трапезные при храмах, ставить деревянные, резные и раскрашенные изображения святых. Все это вызывало негодование официальной церкви, так как это не вписывалось в новые каноны Православия. Власти видели в этом отголоски язычества. Переселенцы отстаивали и отстояли свои утраченные в центральных регионах Руси права: право свободного передвижения, право земледельцев на обрабатываемую землю и покосы, на общинное самоуправление. То есть крепостного права на Русском севере и в Сибири не было. Лишь большевики отобрали у людей все права в советское время, разорив крестьянство, а значит – и всю страну.

В XVIII веке, начиная с 20-х годов, церковь утратила свою самостоятельность, превратившись, благодаря реформам Петра Первого, в бюрократическое государственное учреждение – синод. Контроль над ним вверили светскому лицу – обер-прокурору синода. К середине XIX века Православная церковь окончательно заземляется и обюрокрачивается. Внутреннее, духовное самосовершенствование не может быть результатом требования слепой веры в абстрактный, неосмысленный идеал. Изменение содержания духовной жизни неизбежно влекли за собой и изменения в строительных формах. Пренебрежение церковных властей к народным традициям привело к перестройке и даже уничтожению древних памятников, причем, перестройке не в лучшую сторону.

Так называемая «раскольничья» архитектура подверглась гонениям. С начала второй половины XIX века под предлогом ветхости было уничтожено большое количество старых деревянных часовен и церквей. В лучшем случае часовни перестраивались под церкви. Однако перестройка часовен и церквей искажала их первоначальный облик до неузнаваемости. Шатры сносились, заменялись куполами. Началась массовая постройка каменных церквей на месте и взамен сгоревших или сносимых деревянных храмов XVI – XVIII веков. Тогда же переделали практически все древние шатровые колокольни, заменив устремленные ввысь шатры приземистыми азиатскими куполами со шпилем на них. Получилось некрасиво, так как были нарушены пропорции, гармония. К тому же, в XIX веке почти все, некогда бревенчатые храмы обшили досками.

Сельские деревянные храмы в большинстве случаев несли не только культовую нагрузку, но были и общественным сельским центром. Галереи и трапезные служили местом для собраний-сходок, выполняли своего рода роль современных клубов и актовых залов. Здесь обсуждались чисто мирские дела, зачитывались указы и грамоты, происходили ритуальные, праздничные пиршества. Старики еще во времена моего детства говорили, что трехсотлетие Дома Романовых праздновалось в трапезных сельских храмов. В стенах сельских храмов крестьянский мир не только судил, осуждал, но и наказывал. Здесь же заключались и торговые сделки. Так сложился тип просторного трапезного зала с русской печкой, схожего с жилой крестьянской горницей, а его размеры издревле часто превышали размеры самого храма.

Шатровые, более древние храмы, сохранились лучше кубоватых. Это объясняется тем, что шатровые храмы были летними. Сруб шатровой церкви складывали «насухо», без прокладки пазов мхом, не было двойных, «зимних» рам, двойных дверей, утепленного пола и потолка. Через все эти щели и проемы происходила непрерывная, естественная вентиляция, т.е. просушка всех помещений храма, частей его конструкции. Долговечности шатровых церквей способствовала и большая их высота, потому что, чем выше церковь, тем сильнее тяга воздуха в своеобразной «вытяжной трубе». Таким образом, создавались идеальные условия для постоянной, естественной просушки дерева, а сухое дерево, как известно, уверенно противостоит гниению, поражению грибками и насекомыми.

В классических онежских «тройниках» недалеко от шатровой летней церкви ставили зимнюю, как правило, кубоватую, меньшую по размерам, которую утепляли как обычное жилье. Колокольня в «тройнике» стояла отдельно от храмов, возле одного их них или между ними. Прообразом этих колоколен в глубокой древности была простая звонница, устраивавшаяся на столбах. Далее эта звонница вполне естественным и уютным образом устроилась внутри шатрового оборонительного сооружения – сторожевой башни. В Древней Руси такие башни называли «вежами», от слова ведать, т.е. знать. Их ставили вне крепостных стен поселений, на подступах к ним. Стояли они на открытых, возвышенных местах на видимом отдалении друг от друга, обеспечивая хороший обзор местности и быструю передачу сигналов на большие расстояния.

Из всех разнообразных форм рубленых боевых башен наиболее удачно соединила в себе практические и художественные достоинства шести- или восьмигранная. Покрытием такой сторожевой башни со смотровой площадкой всегда являлся шатер, на вершине которого обычно устраивалась дополнительная дозорная вышка. Этот образ настолько укрепился в архитектурно-художественном мышлении крестьян, что был привнесен ими в культовое зодчество.

*****
Сам же Кожозерский монастырь сохранился до сих пор. На берегу глухого, таежного озера, у истока реки Кожи застыли в немом молчании каменные стены некогда богатого и знаменитого монастыря.

Монастырь находится в 120 верстах по прямой от Онеги на юго-запад. Начало монашеской общины положено в первой половине XVI века священником Нифонтом, старцем жизни строгой, подвижнической. Он пришел на Кожозеро в 1532 году. Озеро в то время было безлюдным. Несколько лет Нифонт про­вел в одиночестве, а в 1556 году (по одним сведениям), или в 1566 году, по другим, к Нифонту пришел татарский хан Турсас Гавирович (Ксангарович), плененный в 1552 году Иваном Грозным при взятии Казани.

История его обращения в монашество такова. Пленника привезли в Москву, где он жил некоторое время у боярина Плещеева, так как жена боярина была ему родственницей. В Москве Турсас принял крещение под именем Сергия. Замаливать языческие грехи хан пошел на Север и там попал к Нифонту, прослышав о его строгом подвижничестве. Нифонт постриг Сергия в монашество, нарек его Серапионом. Вскоре на Кожозере появились пустынники Никодим и Леонид Устьнедумский, также прославившиеся святостью жизни. Они и обустроили первое общинное жилье на озере. Через короткое время Нифонт умер в Москве, отправившись туда просить дозволения у Ивана Грозного устроить на Кожозере монастырь. Поэтому, вскоре после кончины Ивана Грозного, Серапион был вынужден сам отправиться в Москву.

Царь Федор Иванович в 1585 году уважил просьбу бывшего хана, приказал отвести землю под монастырь – остров Лопский (ныне полуостров), а также кругом озера Кожи, имеющего в дли­ну 25 верст, в ширину 4 версты, «матерой земли по 4 версты во все стороны». На что 30 сентября 1585 года была подписана царская грамота, а с ней и от митрополита благословенная грамота на устроение обители. Серапион построил на Коже две церкви: во имя Богоявления Господня и Благовещения Богородицы, также при его игуменстве были построены и прочие монастырские здания. При нем собралась первая братия, всего 40 человек. Управ­лял бывший татарский хан основанным им монастырем до 1608 года, а скончался Серапион в 1611 году. 8 июня 1634 года обе Серапионовские церкви сго­рели, вместо них на следующий год поставили новые, одноименные. Они сгорели через 96 лет, но теперь уже со всеми монастырскими постройками.

Во время своего правления монастырем, Серапион появлялся в Москве еще один раз – в 1599 году, в царствование Бориса Году­нова. Новый царь хорошо встретил Серапиона и пожаловал его обители тони на Белом море и четыре деревни на реке Онеге. Патриарх Иов также же не обо­шел Серапиона своим вниманием. Благодаря этому, вскоре ученик Серапиона – Авраамий вскоре был поставлен Новгородским митрополитом в игумены, а вскоре Авраамий основал свой монастырь в Заполярной Мангазее.

После Серапиона, по 1922 год Кожозерский монастырь управлялся разными игуменами, всего их насчитывается 18 человек. С 1642 года до 1647 года, а по другим данным, с 1643 по 1646 годы игуменом на Кожозере был иеромонах Никон, впоследствии – знаменитый патриарх Московский и всея Руси, реформатор Русской Православной Церкви. При Никоне в Кожозерском монастыре жил также известный на Руси человек – боярин и монах Боголеп Львов с братом. Постриг их на монашество сам Никон. От них – думного дьяка Григория Львова и брата его Бориса – монахов Герасима и Боголепа – в 1639 году монастырю были пожертвованы самые богатые дары за всю его историю: покров атласный, серебряная под золотом чаша в двенадцать с четвертью фунтов, тридцать четыре богослужебных печатных книги, колокол в 7 пудов, много икон, богатых риз, подризников, стихарей и прочего, а также 330 рублей деньгами, пуд воска, три пуда мёда, полпуда ладана, четыре ведра вина церковного и часы с боем на колокольню.

Но Боголеп ненавидел монашескую жизнь. Из своей «спеси боярской» презирал Никона, завидовал ему, когда тот стал митрополитом, а затем патриархом. Вообще, многие бояре не могли понять, как патриархом может быть «мужик сельской». В результате, как известно из документов Вселенс­кого собора 1666 года, «Боголеп Львов 10 лет не исповедаше грехов своих, камканию же святому выше 20 лет не общался, ниже в церковь входаще, обаче расколы и мятежи с прочими творяще».

Из князей в ссылке на Кожозере был Иван Сицкий, сосланный сюда Борисом Годуновым на вечное заточение, и насильно постриженный в монахи. Сюда же ссылались люди за принадлеж­ность к расколу. Протопопа Аввакума с товарищами должны были перевести в 1686 году из Пустозерска в Кожозерский монастырь, по этому поводу даже был издан царский указ, но он почему-то так и остался не исполненным. Насельники Кожозерской обители не допускали раскола в свои ряды, придерживались нововведений Никона, активно боролись со старообрядчеством. Наличие двух Никоновских монастырей в Онежском уезде (ставропигиальный Крестный монастырь на Кий-острове и этот) способствовало тому, что в XIX веке Онежский уезд был единственным в Архангельской губернии, незараженным старообрядчеством, хотя единичные проявления старообрядчества все же встречались почти до начала ХХ века.

За годы существования монастырь получил несколько царских грамот:

1. Грамота царей Иоанна и Петра от 28 мая 1684 года, которой не велено было брать пенных денег в даточных людей.

2. Жалованная грамота от 16 февраля 1690 года на речку Куросу и сенные при ней покосы.

3. Грамота от 10 декабря 1691 года на деревню Калитинскую и Кялованский деревенский участок с рыбной ловлей и сенными покосами.

4. Такая же грамота от 20 февраля 1698 года пожалована на Кяндскую волость.

5. Грамотой от 2 апреля 1701 года пожертвована семужная тоня на морском берегу.

В конце Правления игумена Пахомия сгорели обе монастырские церкви, и митрополит новгородский Корнилий дал благословенную грамоту для пост­ройки двух новых храмов: Богоявления Господня с приделом Николая Чудот­ворца (холодного) и Благовещения Пресвятой Бородице с трапезной (теплого), которые и были построены при игумене Анании.

В начале XVIII века при игумене Матфее (1707 – 1716) на деньги, пожертвованные новгородским митрополитом Иовом, были построены новая ограда вокруг монастыря, колокольня, а на Святых Вратах – церковь пророка Ильи, освященная в 1714 году. В 1730 году пожар истребил весь монастырь, и только в 1732 году была построена на месте двух сгоревших единственная двухэтажная церковь над гробом Никодима. На втором этаже этой церкви была служба Благовещения Пресвятой Богородицы, а внизу находилась служ­ба Николы Чудотворца, там же и стоял гроб Преподобного Никодима. «Над гробом образ его писан на красках, на нем венец и цата серебряные, чеканные, позлащенные, рака медная, около раки решетка железная, а на раке Покров».

Эта церковь просуществовала до восстановления монастыря в 1852 году, которое последовало после его временного упразднения в 1764 году. Погибла эта церковь в результате ее ограбления злоумышленниками в 1852 году и умышленного поджога с целью сокрытия преступления. Есть сведения, что, по крайней мере, до 1764 года вокруг монастыря была деревянная ограда, при коей имелось трое ворот. Над Святыми воротами была деревянная колокольня, а на ней висели семь колоколов, больших и малых, в ней же были часы богатые, железные, старинные (дар Боголепа).

В XVIII веке в монастыре было 13 братских келий с больницей, поварней, хлебной, кроме того, была еще одна келья при надвратной Ильинской церкви. В начале 18 века при иеромонахе Корнилии (1723 – 1738) жители раскольного Янгорского жительства и Кривого пояса (в 30 верстах от монастыря) с оружием, рогатинами, с пищалями не давали монастырским наряднику и трудникам расчищать подсеки и пожни, которые прилегали к Кожозеру. Староворы стреляли из ружей по лесным избушкам (станам) и по карбасам, не давали проезда по реке. Так называемыми «староверами» руководили не религиозный фанатизм, а экономические соображения. Корнилий подал на раскольников в суд, и те, осознав неправильность своих действий, поспешили примириться с монастырем. Надо сказать, что «староверами» в ту пору, да еще и при Советской власти в народе называли недругов.

Кожозерский монастырь был богат, что видно из ведомости описи имущества монастыря, составленной по указу императрицы Анны Иоанновны в 1739 году. В этой ведомости перечисляются следующие угодья:

1. Рыбные ловли на озерах Кожа и Кено, на речке Коже, на море четыре семужные тони – Каменка, Печанка, Дощанка, Кега.

2. Сенные покосы на речке Курос на 50 возов и при монастыре на 48 копен.

3. Мельницы – водяная, одножерновая на речке Коже, такие же на речках Шуйке, Кянде, Ранованском ручье. Водяная мельница с двумя жерновами на речке Тявзе и ветряная при монастыре.

4. Три соляные варницы – одна в деревне Шибатовской и две в Шуйской волости.

5. Деревень у монастыря было 11, в каждой деревне имелось по одному монастырскому двору. В деревнях собиралось 400 копен сена, более 60 голов лошадей, а рогатого скота более 200 голов, пашенной земли было 125 четвертей, хлеба в умолот ржи и жита – до 700 четвертей.

Всего этого было достаточно для процветания монастыря и содержания 100 чело­век братии, но беда в том, что игумены стали воровать, а последний игумен – иеромонах Андроник (1763 – 1764) погубил дело монастыря и себя воровством, мздоимством, пьянством, разгульной и развратной жизнью. Иеромонах Фирс и монах Афанасий писали 20 марта 1763 года про Андроника в Каргополь Спасскому Архимандриту: «Имеет за собой и казначейскую должность. Хлеб, скот, масло продает без братского согласия… деньги себе берет… Харчем кормит скудно… иногда без обеда и ужина были… Трудники живут безденежно, ходят наги и босы, а он им говорит: не дан вам ничего, хоть вон подите… С братией в трапезе не обедает, ни в келье своей, но на ко­ровьем дворе о коровницами ест, и пьет с ними, и нет такого дня, чтобы он туда не ходил… ходит и ночью».

Естественно, что при таком настоятеле монастырь дошел до полного своего упадка и был закрыт. В 1852 году монастырь восстановили. Число монахов вновь быстро увеличилось до 100 человек. На месте сгоревшей церкви над мощами Преподобного Никодима устроили усыпальню, а над гробницами старцев Серапиона и Авраамия – часовню. Новый настоятель – иеромонах Петерим развернул бурную строительную деятельность. При нем построили не только дорогу, но и каменные монастырские здания: Успенский собор и Преображенский храм с трапезной, двухэтажный корпус настоятеля, каменные Святые Ворота с надвратной церковью Св. Ильи, а также некоторые здания хозяйственного значения.

Бывший Кожеозерский монастырь.

Успенский собор и Преображенский храм с трапезной (XIX в.).

Настоятельский, корпус (XX в.).

Каменные ворота с надвратной церковью (XIX в.).

Мельница-шатровка, XIX в.

Ныне вывезена из монастыря в музей-заповедник Малые Карелы.

События Гражданской войны на Севере также оставили след в истории Кожозерского монастыря. Во время интервенции в Кожозерском монастыре остановился отряд белых, посланный сюда властями для прекращения грабительской деятельности некоторых местных крестьян. Грабежи были прекращены, грабители наказаны, но дальнейший путь представителям властей преградили красные партизаны. Следы происходившего здесь боя и поныне видны на стенах монастырских зданий. Там же имеется и братская могила погибших партизан. Кстати, красные партизаны (банда юнцов из рабочих онежских лесозаводов, в которой самому старшему было 23 года) нанесли большой урон монастырю, разграбили его ризницу и остальное имущество, закололи штыками часть монахов, остальных разогнали. Таким образом, монастырь прекратил своё существование как монастырь.

Сразу после Гражданской войны в монастыре основали красную коммуну. Коммуна завладела остатками имущества некогда богатого монастыря. На «обобществление» монастырского имущества собралось много людей, и коммунарам стало тесно жить в помещениях монастыря. Но для добычи пушнины, рыбы, занятий сельским хозяйством требовались физически и духовно здоровые, не ленивые люди, а таких в коммуне оказалось мало, тем более что результаты труда делили поровну, без учета индивидуального трудового вклада. К тому же в 1923 году остатки монастырских ценностей были реквизированы большевиками, инвентарь износился, паразитировать стало не на чем. По этой причине коммуна распалась, просуществовав чуть более двух лет. Эта коммуна, как и множество других в послереволюционной России, была сродни платоновской коммуне в Чевенгуре.

В советское время на Кожозере возник рабочий поселок лесозаготовителей, который эксплуатировал старые монастырские здания. Он просуществовал до конца 1950-х годов. До последнего времени более там никто не жил, кроме наведывавшихся туда рыбаков.

далее

Краеведение Русского Севера. Поморы. Окрестности Онеги