Публикация в одном из научных сборников. Однако надо себе представлять лихие 1990-е и жуткое переплетение власти и ее прислужников от науки, бандитских интересов, земельных спекуляций на ЮБК и участия в этом еще и недобитых на то время советских издательств. Далее просто копия. Пока без моих комментариев. Из личного общения с Александром Люсым я знаю намного больше о ситуации в Гурзуфе в целом и по санаторию «Пушкино», где расположен дом основателя Одессы дюка де Ришелье. Все происходило, на самом деле очень жестко и страшно. Знаком я был и с Михаилом Фронджуло по вопросам охраны природы, человек уникальный, именно такие люди. В Приложении краткая справка о биографии дюка де Ришелье (который наш, одесский и крымский).

Люсый А.П.
ФИЛОСОФИЯ КРЫМСКОГО ДОМА  ИЛИ АЛЬБОМ ВО ИМЯ ФЕЙКА?
Об истоках и формах современных мнемотехнологиях в краеведческом и философском аспектах.
Исследуются взаимосвязь краеведческого, политического и философского аспектов мнемотехнологий. Проблема пространственного и временного аспектов исторической памяти раскрывается в ходе рассказа о спасении дома Ришелье в Гурзуфе. Эсхатология памяти структурируется в диапазоне от желания удобной и умиротворённой памяти до непреодолимой неясности, предопределяющей связь с забвением. Нарратив, рассказ представлен как гносеологический и педагогический аналог прощения.
Ключевые слова: память, забвение, нарратив, мемориал, мнемотехнологии, пейзаж, фальсификация.

THE PHILOSOPHY OF THE CRIMEAN HOME OR ALBUM IN THE NAME OF FAKE?
On the origins and forms of modern mnemotechny in local history and philosophical aspects.
Examines the relationship of regional, political and philosophical aspects of mnemotechny.
The problem of the spatial and temporal aspects of historical memory revealed in the course of the story of the rescue of the house of Richelieu in Gurzuf. Eschatology memory is structured in the range from wanting a convenient and peaceful memory to insurmountable ambiguities that underpin the relationship with oblivion. Narrative, the
story is presented as the epistemological and pedagogical analogue forgiveness.
Key words: memory, forgetfulness, narrative, memorial, mnemotechny, landscape, falsification.
Для начала вспомним эпизод из античной истории, имевший место около 500 года до нашей
эры, — роковое завершение празднества в честь прославленного атлета. Приглашенный для
произнесения здравицы в честь атлета — победителя знаменитый поэт Симонид Кеосский
(создатель, самого жанра эпиникия, жанра эпиникия, хоровой песни в честь победителя на всегреческих
спортивных состязаниях, побеждавший на поэтических состязаниях самого Эсхила) вдруг был
вызван из банкетного зала для встречи полубогов Кастора и Поллукса (детей Зевса и Леды,
участников похода агронавтов). В это время здание рухнуло, все, оставшиеся там, погибли.
Счастливая участь поэта — последнее слово греческого мифа, в котором поэт оказывается
избранником богов. Однако у заимствовавших и этот миф римлян существует продолжение,
соответствующее их риторической культуре. Опознать тела было невозможно, но Симонид вспомнил
место каждого за столом и таким образом помог родственникам найти тела своих близких. «Тут как
подвиг представлена легендарная победа над забвением — катастрофой. Здесь важно то, что эти идеи
связаны с образами и что времена сосредоточены в местах. Следовательно, мы снова сталкиваемся со
старой метафорой о записи, о местах, играющих роль восковых дощечек, и об образах, играющих
роль букв, записанных на дощечках… Однако новое здесь заключается в том, что не тело — в данном
случае мозг — и не душа, соединенная с телом, являются опорой этого отпечатка, а воображение, рассматриваемое в качестве духовной способности. Используемая при этом мнемотехника состоит на
службе у воображения, а память является его вспомогательным средством. Тем самым пространственность стирает временность. Речь идет о пространственности не собственного тела и окружающего мира, а ума. Понятие места изгнало знак предшествования, которое начиная с «Памяти и припоминания» Аристотеля определяло память. Вспоминание теперь состоит не в вызывании прошлого, а в применении усвоенных знаний, упорядоченных в ментальном пространстве» [13, 94-95].
В начале 19-го века пространство, называемое Новороссией, оказалось перед реальной возможностью выбора путей своего экономического развития. И связано это было с личностью герцога Армана Эмманюэля де Ришелье (1766– 1823), из рода знаменитого французского кардинала.
Арман Эмманюэль тяготился пышной, но пустой и праздной версальской жизнью, в которую был погружен с детских лет. Ранняя женитьба не по своей воле также заставляла его отыскивать малейшую возможность для поездки за границу. В 1787 году, с началом войны между Россией и Турцией, он обратился к Людовику XVI
за разрешением поступить на российскую службу, но поначалу встретил отказ.
С началом революции 1789 года Ришелье все же двор покинул и отправился в Вену. Случайно за обедом у давнего знакомца Карла де Линя узнал от русского курьера, что русская армия готовится к походу на Измаил. Сын маршала, принц де Линь, тут же заявил о намерении принять в нем участие, а Ришелье поспешил присоединиться.
Потемкин принял их весьма гостеприимно и направил к уже осажденному Измаилу в отряд контр-адмирала Рибаса. Ришелье шел на приступ в штурмовых колоннах, был ранен и замечен Суворовым, награжден орденом Св. Георгия. Несколько месяцев спустя Екатерина II писала Гримму:
«Единогласны отзывы о нынешнем герцоге Ришелье. Хочу, чтобы он разыграл некогда во Франции
роль кардинала этого имени, не обладая, однако его недостатками…». В 1792 году Ришелье прибыл в
Петербург, был представлен Екатерине II, допущен в кружок избранных на вечерах Эрмитажа, произведен в полковники. Принял участие в военных кампаниях 1793 и 1796 гг.
В начале 1803 года после полутора десятка лет жизни «на разрыв» между Францией и Россией, ссоры с Наполеоном Александр I предложил ему выбор – высокий воинский чин или должность одесского градоначальника. И хотя занесла его в Россию жажда военных приключений, он избрал административный пост. Причина? Более четкие очертания приобрело к этому времени желание поработать над реализацией в девственном краю уже сложившейся в сознании системы экономических и социально-политических воззрений.
Каковы идейные основы этих воззрений? Во-первых, учение физиократов, представителей классической французской политэкономии, которые выступали за свободу торговли и считали, что «чистый продукт» (т.е. прибавочная стоимость) создается только сельскохозяйственным трудом. Во–вторых, учение Адама Смита о стоимости, слагаемой из доходов, приносимых капиталом, землей, трудом. Его «Исследование о природе и причинах богатства народов» было издано на русском языке в 1802 году как раз к моменту превращения России для Ришелье в «приемное отечество». Он был первым, кто провел проверку жизнеспособности этих теорий на новороссийской практике, сумев с присущими ему точностью и тактом приложить общие идеи к конкретным местностям и лицам.
«Не будем слишком регулировать, – говорил он, – самую общую цель видя в том, чтобы производить как можно больше, чтобы больше вывозить и вывозить как можно больше, чтобы развивать производственные силы» [8, 56].
На новом месте Ришелье был наделен обширными полномочиями, которыми он пользовался умело и последовательно. Сразу же часть таможенных сборов была выделена для постройки портового мола, в пользу города был введен налог на отпускаемое за границу зерно. Было «испрошено высочайшее соизволение» на выдачу ссуд для строительства домов и судов.
Росли коммерческие дома и конторы – Сикара, Инглези, Крамарева, Гари, Новикова, Филиберта, Кальба, Кетли, Полнера и др. Имя Ришелье имело притягательную силу в особенности для соотечественников, прибывших из Марселя и других приморских городов Франции, силами которых создавались колонии с развитым земледелием и овцеводством. Это облегчало переход к оседлой жизни еще оставшихся среди местного населения кочевников.
Французские эмигранты-колонисты широко использовались для развития умеренно регулируемого сельского хозяйства. Оригинальность ситуации заключалась в том, что, будучи сам убежденным монархистом и аристократом, Ришелье создал такие условия, что противники буржуазной революции во Франции на новом месте стали проводниками новых, капиталистических общественных отношений. Умелое сочетание таможенных пошлин и налогообложения, быстро налаженное строительство портовых и складских сооружений, при этом единство общеэкономического и ценового либерализма превратило Новороссию в «южное окно в Европу» и внеевропейскую житницу. С 1803 по 1813 год население Одессы выросло с 8 до 25 тысяч человек.
Город не только разрастался, но и приобретал вид благоустроенного европейского города. «…Я оставил мою Молдавию и явился в Европу», – писал Пушкин о прибытии в Одессу в 1823 году [12;13, 76]. Город строился по утвержденному плану, появились театр и зал общественных балов и концертов, здания коммерческой гимназии и благородного института. Улицы освещались фонарями.
Совершенствовалось административное управление, был создан городской совет, в состав которого
входили два человека «по выбору граждан». В 1805 году Ришелье был назначен херсонским военным
губернатором и управляющим гражданской частью в Екатеринославской и Таврической губерниях, а
также начальником войск крымской инспекции. Город стал административным центром всего Новороссийского края. Открылись иностранные консульства – австрийское, испанское, неаполитанское, а после Тильзитского мира и французское. А прибывшие сюда корабли из далеких Северо-Американских Соединенных Штатов наглядно свидетельствовали о возможности именно «американского» пути  сельскохозяйственного развития.
Новороссия пользовалась при Ришелье подлинной экономической и культурной автономией (хотя это понятие еще тогда не было в обиходе). Политика над экономикой здесь не главенствовала.
К примеру, во время русско-турецкой войны 1806 – 1812 годов интенсивная хлебная торговля с
Турцией и другими средиземноморскими странами продолжалась. Так, в самый разгар войны в 1808
году из Константинополя в Одессу прибыло 399 судов. Когда в 1810 году появилось распоряжение о
запрещении вывоза хлеба из черноморских и азовских гаваней, Ришелье настоял на его отмене.
Неоднократно посещал Ришелье Крым. Отметив обилие стад «пасущегося народа», он в то же
время принял меры по переориентации экономики на «оседлые» отрасли. Поощрялось разведение
тутового дерева для шелководства, лавра и оливкового дерева. Из Франции выписывались новые
сорта виноградной лозы. Основывался под непосредственным руководством Христиана Стевена
Никитский ботанический сад (прежде всего для развития садоводства).
Одним из первых обратил Ришелье внимание на Южный берег Крыма, оценив его «краше
французской Ривьеры» [8, 57]. Особенно понравился ему Гурзуф, где он в 1808 году приобрел
участок земли и заложил для летнего отдыха первый на южном берегу каменный дом европейского
типа, тот самый, где прошли «счастливейшие минуты жизни» Александра Пушкина в 1820 году.
Любопытно, подумал ли поэт хотя бы раз о владельце, библиотекой которого в Гурзуфе он
широко пользовался? По позднейшему признанию поэта, именно Гурзуф стал «колыбелью» «Евгения
Онегина». Известно, что Фридрих Энгельс дословно, в нескольких вариантах и с максимальной
точностью переводил строки «Евгения Онегина» с упоминанием Адама Смита, а Карл Маркс затем,
основываясь на этом переводе, отметил в работе «К критике политической экономики»: «… что
деньги–товар, это русские поняли уже давно…» [1, 28, 76]. Так что Пушкин стал невольным
посредником между Марксом и Энгельсом и идейными исканиями русского дворянства, а также
источником информации о первых результатах умелого воплощения теории в жизнь.
Облик этого небольшого дома наглядно подчеркивает стремление владельца к органическому
синтезу как в хозяйственной, так и в культурной сфере. Архитектор умело использовал при
строительстве традиции двух строительных культур – европейского классицизма и местной
трансформации средиземноморской (с типичной для нее открытой верандой). Отражая
неприхотливые потребности аскетичного владельца, этот дом не идет ни в какое сравнение с
величественным и по своему вписывающимся в окружающий пейзаж дворцом графа Михаила
Воронцова в Алупке. Сам воронцовский феодальный замок, венчающий принципы его
хозяйствования, в чем-то соответствует петербургской мифологии строительства на пустом месте
будь то болота или скалы на фоне замкообразной горы. Как и Ришелье, Воронцов был противником
крепостного права, широко используя вольнонаемный труд в самых его прогрессивных формах. Но
от своих латифундий он, естественно, не отказался, а наоборот, всячески их приумножал. Следует
согласиться с историком Е. Дружининой, что именно замена Ришелье на новороссийском
губернаторстве Воронцовым, а не Иваном Инзовым и стала тем переломным пунктом тогдашнего
выбора, условно выражаясь «прусского», с англо-тадж-махальской декорацией, пути дальнейшего
развития, изучать который принялся уже совсем другой экономист и литератор, от терминологии
которого теперь не деться [4, 202]. Роль рыночного Пьемонта для всей России Новороссии сыграть не
удалось. В Крыму данный перелом свел на нет наметившуюся хозяйственную интеграцию всех групп
населения.
С началом Отечественной войны 1812 года Ришелье организовал сбор средств «для блага
нового отечества», готовился сам вести дивизию на поле боя. Однако с августа 1812-го по февраль 1813 года город постигло тяжкое бедствие – эпидемия чумы, которая унесла десятую часть одесситов. Сражение с чумой стало последним «подвигом» Ришелье на благо Новороссийского края, так как вскоре он делает новый выбор.
В 1814 году он пишет Людовику ХVIII, что лишь «узы благодарности, привязывающие его к русскому императору», препятствуют «прилететь к ногам» своего государя, просит Александра I об отставке.
Накануне отъезда он предлагает русскому правительству проекты новых реформ в южных
провинциях: превращение Одессы и Феодосии в порто-франко, развитие транспортной торговли и
каботажа в Черном и Азовском морях, уменьшение таможенных пошлин, освобождение трех Новороссийских губерний от рекрутских наборов, покровительство фабрикам и заводам, поощрение
банков, свободное торговое мореплавание на Черном море.
В 1814 году по совету Александра I посты председателя совета министров и министра иностранных дел Людовик ХVIII предложил Ришелье. Вначале отказавшись, он уступил настояниям русского царя, вероятно, помнившего намерения своей бабки. И в новом звании он объявлял себя «русским по сердцу», ходатайствовал перед прибывшим в Париж Александром I о нуждах Новороссийских земель, склонив последнего к объявлению Одессы вольной гаванью и к учреждению здесь высшего учебного заведения –
Ришельевского лицея. В 1818 году, посетив южную Россию, Александр I послал Ришелье высшую русскую награду – орден Андрея Первозванного.
Нельзя не заметить и успехов Ришелье на его новом посту: сокращение оккупации северных и
восточных департаментовстраны, более чем пятикратное сокращение контрибуции, введение
Франции на Аахенском конгрессе в сонм великих равноправных держав. И все же ему не удалось
снискать лавры своего предка и примирить французов. Во внутренней политике он пытался
ограничить деятельность ультраправых, но в итоге был вынужден бороться на два фронта. Политика,
направленная на тесный союз с Россией, давала повод оппозиции упрекать его в полном подчинении
видам русского двора. Разочарованный и усталый, он дважды просил короля об отставке, собираясь
искать отдыха на берегах Черного моря в своем гурзуфском доме. Но в феврале 1820 года разразился
новый политический кризис, связанный с убийством герцога Беррийского, и Ришелье вновь
пришлось возглавить кабинет.
4(16) мая 1823 года герцог А.-Э. Дю Плесси Ришелье умер от «нервного удара». Александр I в
соболезновании заявил французскому послу, что сожалеет «о Франции, где его не умели оценить,
несмотря на то что он оказал и призван был оказать своему отечеству в будущем столь великие
услуги».
Однако на родине Ришелье все же оценили, хотя такого памятника, как в Одессе, не
поставили. На выбитой в честь него в Париже медали основные вехи жизни лаконично перечислены
следующим образом: «Основатель Одессы в 1803. Цивилизовал Крым. Первый министр кор
оля
Франции в 1814 году. Освободитель отечества на Аахенском конгрессе. Родился в Бордо, 1766. Умер
в Париже, 1822» [7].
Не вдаваясь в насыщенную другими событиями последующую историю дома Ришелье,
совершим мнемотехнологическое перенесение в день сегодняшн
ий. Недавно в Симферополе вышел
альбом «Музей А.С. Пушкина в Гурзуфе» (Симферополь: ООО «Антиква», 2016). Казалось бы,
альбом как альбом
–
современные фотографии и репродукции, краткий рекламный обзор истории
дома и пребывания здесь Пушкина, от которого тр
удно ждать исчерпывающей информации, в духе
изложенной выше. И всё же возникают претензии по поводу изложения истории возрождения Музея
Пушкина в доме Ришелье в 1980
—
е годы, что иначе чем фальсификацией не назовешь.
Автор текста Наталия Богданова сводит на
пряженную борьбу за спасение этого дома в
заключительный период уже советской истории к письмам и звонкам гурзуфского поэта Леонарда
Кондратенко (1930
—
2002) московскому поэту Михаилу Дудину (1916
—
1993) [10, 10]. Эти
замечательные поэты, действительно, зало
жили в своё время саму традицию проведения
Пушкинских праздников в Гурзуфе. Однако на ситуацию с домом Ришелье их переписка повлиять, к
сожалению, не смогла. Июньские праздники проходили из года в год возле памятника Пушкину
напротив санатория минобороны,
но к самому дому поэтов не пускали. Ведомственный забор
санатория «Пушкино», превративший дом в медленно убивающую его водолечебницу, становился
всё более непреступным. А когда деревянные перекрытия сгнили, управление санаториями и домами
отдыха в Крыму
IV
Главка Минздрава СССР стало готовить документы по исключению сооружения
из списка памятников истории, пытаясь подкрепить эти намерения «литературоведческими»
изысканиями, с тем, чтобы, не тратясь на реставрацию, дом снести, а на его месте построить нечто
аналогичное.
К счастью, времена всё же менялись. Сейчас
гласность
и
перестройка
в целом оценивается
по
—
разному, но в Крыму эти явления пришли именно в пушкиноведческом и позитивном измерении.
Автору этих строк с подачи известного литератора Вадима Кожинова
(1930
—
2001) в момент самого
начала этих сдвигов, когда печатное слово ещё сохраняло весомость, удалось опубликовать в
«Литературной России» статью «Спасти пушкинский мемориал» [6], в которой остро ставился вопрос
о судьбе дома и о необходимости его спасен
ия.
148
На местах подобные критические выступления ещё воспринимались по старинке.
Обкомовское начальство запросило у издательства «Таврия», где я тогда работал, мое личное дело.
Помнится, пришли по этому поводу ко мне в кабинет краевед Вадим Константинович Га
рагуля и
бывший морской десантник, археолог Михаил Андреевич Фронжуло.
—
Ну, какие новости?
–
спрашивает последний.
—
Да вот, снайпер уже напротив засел,
—
говорит ему со скрытым юмором краевед.
—
Где?
–
отвечает археолог, и надо было видеть, как профессио
нально пригнулся он, вжав
голову в плечи и устремив взгляд вверх [9, 71].
Однако Вадим Валерианович Кожинов тоже не сидел в Москве без дела, а организовал через
месяц публикацию письма «Гурзуф должен стать пушкинским» [5] в поддержку моей статьи с
подписью
таких знаковых фигур, как писатель Леонид Леонов, историк Борис Рыбаков, композитор
Георгий Свиридов и летчик
—
космонавт Виталий Севастьянов.
—
Хорошая у вас компания,
—
отозвался директор издательства Игорь Клоссовский, когда я
показал ему и эту публикаци
ю.
Вот она, а не какая
—
либо частная переписка, и стала переломным моментом в отношении
органов власти к проблеме (конечно, их при этом надо было стимулировать новыми публикациями и
обращениями). Началась череда заседаний и согласований, направленных теперь
не на уничтожение,
а на реставрацию дома и последующую организацию там музея. «Подобно тому, как персонажи
рассказа, а вместе с ними и рассказанная история,
—
пишет П. Рикёр,
—
включаются в интригу,
нарративная конфигурация способствует моделированию иден
тичности главных действующих лиц, а
также и контуров самого действия» [13, 124].
Все эти перипетии происходили на глазах и при внешнем сочувствии Г.Н. Гржибовской, стол
которой находился в издательстве напротив моего. Теперь же она обозначена как редактор
альбома.
Редакторская культура сейчас упала до самого низкого уровня, но ведь за плечами у нас была
настоящая краеведческая редакторская школа. Почему же редактор пропустила столь очевидную
фальсификацию? Как будто по этому поводу пишет З.А. Чеканцева: «Се
годня, когда историк теряет
свое некогда монопольное право на интерпретацию прошлого и делит эту территорию с
журналистами, политиками, литераторами, юристами, общественными организациями, любая
история становится «историей во второй степени», то есть исто
рией переосмысления всех
состоявшихся репрезентаций исследуемого феномена. В этой модели истории единицей анализа
«прошлого» является «факт коммуникации», историческое представление, оформленное как
высказывание и вынесенное в поле общения» [14, 293
—
294].
Удивление вызывает и преобладание в альбоме фотографий филолога и политика В.П.
Казарина, складывающихся в композицию «Лиса в курятнике» (эти снимки едва ли не затмевают
самого Пушкина). Не берусь давать оценку посвященного деятельности этого ведомственно
го
ученого фильма «Владимир Казарин. Жизнь в тылу крымчан» как такового [2], но сделанное в нём
сообщение профессора В. Орехова о перехвате чужих научных брендов и идей подтверждаю [3].
Сейчас Казарин возглавляет в Киеве фейковый «Таврический национальный
университет» в
изгнании, готовя новое «племя пушкиноведов» для грядущей «деоккупации» Крыма [11]. Всё это
придает фейковый характер и альбому в целом.
Вернемся в заключение опять к П. Рикёру, к его размышлениям о конкурирующих
повествованиях и «прибавочно
й стоимости» идеологии, возникающей при столкновении потребности
в авторитете и нехватке доверия к системам власти. В качестве одного из итогов он предлагает
проект своего рода эсхатологии памяти, что структурируется в диапазоне от желания удобной и
умирот
ворённой памяти, из которой нечто передаётся в процессе педагогической практики будущим
поколениям, и до непреодолимой неясности, предопределяющей нашу связь с забвением [13, 635].
Нарратив, рассказ (опыт которого здесь представлен)
–
гносеологический и пе
дагогический аналог
прощения.
Список использованных источников
1.
Алексеев М.П. Словарные записи Ф. Энгельса к «Евгению Онегину» // Пушкин.
Исследования и материалы. М.: Наука, 1953.
2.
Владимир Казарин: жизнь в тылу крымчан //
https://www.youtube.com/watch?v=9bsPk9tsMeQ
3.
Казарин В., Новикова М., Тулуп Э. Образ Крыма в творчестве зарубежных писателей //
Філологічні науки. 2014. No 18. Эл.ресурс:
http://dspace.pnpu.edu.ua/bitstream/123456789/4184/1/Kazarin.pdf
4.
Дружинина Е.И. Южная Украина в 1800
–
1825 гг. М., 1970.
5.
Леонов Л., Рыбаков Б., Свиридов Г., Севастьянов В. Гурзуф должен стать Пушкинским //
Литературная Россия. 21.02. 1
986.
149
6.
Люсый А.П. Спасти Пушкинский мемориал // Литературная Россия. 24.01.1986.
7.
Люсый А.П.
Кто цивилизовал Крым.(Об исторических выборах пространства по имени
Новороссия)
// Меценат и мир. No 14
—
16.
8.
Люсый А.П. Пушкин, Таврида, Киммерия. М.: Языки русской культуры, 2000.
9.
Люсый А.П. Наследие Крыма: геософия, текстуальность, идентичность. М.: Русский
импульс, 2007.
10.
Музей А.С. Пушкина в Гурзуфе: альбом.
–
Симферополь: ООО «Антиква», 2016. 198 с.
Коо
рдинатор проекта: Н.В. Богданова, О.Ю. Ефимова. Автор: Н.В. Богданова. Редактор: Г.Н.
Гржибовская
11.
Под культурою иные понимают разведение бацилл… Фейковый Таврический
национальный университет в Киеве //
http://www.liveinternet.ru/users/4768613/post398864717/
12.
Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 17 т. М.: Издательство АН СССР, 1937
—
1959.
13.
Рикёр П. Память, история, забвение. М.: Издательство гуманитарной литературы, 2004.
14.
Чеканцева З. А.
«Политика памяти»и моделирование истории
//
MATHEMATICA
MONTISNIGRI // X International Seminar: Mathematical Models & Modeling in Laser
—
Plasma rocesses &
Advanced Science Technologies.
2012.
VolXXIV
.
Макаренко Г.И.
К ВОПРОСУ О САКРАЛИЗАЦИИ